Формы правления (Общая характеристика формы правления)

Содержание:

Введение

Теоретическая наука выделяет и исследует общие закономерности возникновения и развития различных социальных явлений и процессов Она апеллирует к их повторяющимся, наиболее типичным свойствам и формам правления. Реальная же жизнь более сложна и многообразна. Конкретные государственно-правовые явления служат внешним выражением не только закономерного, но и случайного, не только прогрессивного, но и регрессивного. Их сущность предопределяется во времени пространстве. Существенные черты той или иной формы государства нельзя понять и объяснить, отвлекать от характера тех производственных отношений, которые сложились на данной ступени экономического развития.

Однако экономический строй общества, определяя всю надстройку в целом, характеризует форму государства лишь в конечном итоге, преломляясь через его сущность и содержание.

Итоги политической борьбы за власть находят свое выражение в порядке организации и структуре всего государственного механизма, в тоталитарных либо демократических методах его деятельности. Необходимо выяснить, что будет большим для общества: концентрация власти, при которой ресурсы власти могут целенаправленно направляться на решение актуальных для общества проблем, но при этом существует опасность узурпации власти и установления диктатуры, или же разделения власти между несколькими органами государства, что часто порождает конфликты между ними, распыление ресурсов, необходимых для решения назревших проблем, однако обеспечивает контроль за властью, возможность ее ограничения.

Актуальным аспектом изучения является выяснение наиболее приемлемого правления: того, при котором все решения келейно, закрыто, хотя и быстро, принимает правящая группа либо того, где важнейшие политические решения принимаются представителями народа в процессе длительно согласования. В этой связи представляется важным рассмотреть, к каким институтам государственной власти будет больше доверия со стороны общества, к органам, выбранным путем всеобщего голосования или к тем органам, что формированы помимо свободного волеизъявления населения.

Целью работы является правовой анализ формы правления.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1. Рассмотреть понятие формы государства и его структуру;
2. Исследовать форму правления как элемент формы государства;
3. Дать характеристику формы правления в России;
4. Проанализировать понятие, признаки и разновидности монархий;
5. Выявить понятие, особенности республики и ее разновидности;
6. Дать историко-политологический анализ формы правления.

Нормативно-правовую базу исследования составляет Конституция Российской Федерации, принятая всенародным голосованием 12 декабря 1993 г.^[1]

При написании данной работы автор руководствовался научными трудами Хропанюк В.Н. ^[2], Нерсесянц В.С.^[3], Малько А.В.^[4], Васильев Д.А.^[5] , Венгеров А.Б.^[6] и др.

По структуре курсовая работа состоит из двух глав, введения заключения, списки использованных источников.

Глава 1. Общая характеристика формы правления

1.1 Форма правления: особенности определения

Понятие «форма правления», без сомнения, можно отнести в разряд наиболее значимых элементов системы теоретико-правовых знаний. Тем не менее, несмотря на многолетний опыт активных исследований, при определении данного понятия до сих пор возникает множество разногласий, обусловленных различными причинами, анализ которых, безусловно, будет способствовать поиску путей их преодоления и формированию единого подхода к определению исследуемого понятия.

Согласно распространенной в учебной литературе точке зрения, смысл понятия «форма правления» в различные периоды истории воспринимался неоднозначно. В древности отмечалось отождествление мыслителями формы правления с формой государственного устройства и даже были попытки определения одного понятия через другое. В период аграрного общества суть понятия усматривается лишь в определении порядка замещения высшего поста в государстве — путем наследования или выборов. На этапе разложения феодального строя и становления индустриального общества, сопровождающемся ослаблением монархической власти, вопрос о способах передачи власти становится менее актуальным. В последующем, в условиях укрепления института народного представительства, отмечается развитие альтернативной концепции, рассматривающей форму правления и политический режим с позиций элементной структуры формы государства; поэтому все большее внимание при определении формы правления уделяется способам организации взаимоотношений и распределению полномочий между главой государства, парламентом и правительством, то есть реализации принципа разделения властей.

Представляется, что отмеченное непостоянство понимания формы правления является одной из существенных преград на пути к определению данного понятия.

В первую очередь отметим, что при описанном выше подходе рассматривается эволюция смыслового значения понятия «форма правления». Однако, обратившись к первоисточнику, выясняем, что Аристотель, одним из первых попытавшийся сформулировать определение исследуемого явления, использует термин «государственное правление». Именно это понятие и отождествляется им с государственным устройством в утверждении: «верховная власть повсюду связана с порядком государственного правления (роШеуша), а последний и есть государственное устройство». При этом, несмотря на то что формулировки определений, разрабатываемые мыслителями начала двадцатого века, отличаются иным составом включаемых признаков, определяемым понятием все еще выступает «государственное правление». Вместе с тем отметим развитие плюрализма взглядов, обусловленное, в том числе и субъективным фактором понимания, влияние которого также будет рассмотрено далее. В частности, В.М. Хвостов и Б.Н. Чичерина все большее внимание уделяют устройству и организации верховной власти, Н.М. Коркунов акцентирует внимание на составе и организации госучреждений. Зарождение элементного подхода к понятию «форма государства», связываемое отечественными учеными В.О. Тененбаумом и Е.И. Шакотько с начавшимся после Второй мировой войны повышением самостоятельности методов правления по отношению к структуре государственных институтов и наблюдающимся разрывом между формальной и практически действующей системами государственной власти, привело к появлению двух самостоятельных понятий — «форма правления» и «политический режим», которые ранее мыслились в едином термине «государственное правление». И это несмотря на то, что в теоретико-правовой науке различных стран выделение элементного состава формы государства происходило не одновременно. Например, зарубежными учеными данный теоретический подход, как уже было отмечено, связывался с усложнением государственных институтов, развитием народного представительства и был реализован чуть раньше, чем в отечественной доктрине. Однако именно развитие представлений о триединстве элементов формы государства способствовало появлению самостоятельного понятия «форма правления», соответственно, на рассмотренном этапе происходит становление понятия как такового, а не переосмысление его значения.

Таким образом, при рассмотрении историографии вопроса понимания исследуемого института наблюдается отождествление фактически различных по содержанию понятий — «форма правления» и «государственное правление», подмена одного из них другим, что создает, на наш взгляд, ложное представление о непостоянстве значения понятия «форма правления», затрудняя формулировку его определения.

Если рассматривать «форму правления» как составной элемент системы теоретико-правовой науки, то можно предположить, что она неразрывно связана с иными смежными звеньями данной системы, а следовательно, возможность переосмысления значения понятия под влиянием изменяющихся тенденций понимания таких смежных элементов системы научных знаний теоретически допустима. Тем не менее, как известно, любая наука стремится к однозначности своих терминов и строгой определенности их смыслового значения, что вполне объяснимо и крайне важно для понимания сути изучаемых процессов и явлений. Представляется, что предложенный нами подход не может способствовать установлению стабильности терминологии теоретико-правовой науки. Более того, учитывая, что все элементы системы научных знаний так или иначе связаны между собой, а изменение подхода к пониманию одного из них неизбежно влечет переосмысление значения смежных, то, в случае достоверности высказанной нами гипотезы, наблюдалась бы цепная реакция, финалом которой, как представляется, должно было бы стать обновление значения всей терминологии теории права. Исходя из этого, представляется, что становление новых научных концепций понимания формы правления должно происходить не за счет изменения значения известных терминов, а путем введения новых.

Что же касается описанного изменения понимания формы правления под влиянием различных социально-политических процессов, то здесь необходимо отметить, что в силу своей масштабности подобные социально-политические изменения не могут происходить одномоментно.

Таким образом, еще одной существенной проблемой рассмотренного подхода является то, что даже в научной среде одного государства в один и тот же момент времени возможно сосуществование «старой» и «новой» концепции понимания рассматриваемой категории, не говоря уже обо всем многообразии подходов, одновременно сосуществующих в мировой доктрине в целом. Указанное обстоятельство также, безусловно, затрудняет выработку консолидированной позиции научной общественности по вопросу определения исследуемого феномена государственности.

Отдельно необходимо рассмотреть влияние на процесс определения термина «форма правления» субъективного фактора, который выражен особенно ярко в силу специфики определяемого явления.

В отличие от эмпирически познаваемых объектов, свойства и признаки которых в любой момент времени могут быть достаточно однозначно определены и проверены любым познающим субъектом, исследуемый феномен государственности мыслится исключительно на понятийном уровне и требует применения рациональных методов познания — суждений и умозаключений, которые, трансформируясь сквозь призму сознания конкретного ученого, налагают на результат исследования ярко выраженный отпечаток субъективизма, порождая в научной среде множество противоречий, связанных не только с определением, но и с терминологическим обозначением определяемого явления. Отметим, что наряду с термином «форма правления» также употребляются «модель правления», «институт правления», «вид правления», «система правления». Представляется, что данные понятия не являются тождественными, тем не менее, определяются они весьма схожим образом. Таким образом, еще одним препятствием на пути разработки единого подхода к определению исследуемой категории является недостаточная ясность в вопросе ее терминологического обозначения.

Учитывая, что тематика настоящей статьи предполагает исследование проблем определения термина «форма правления», обобщенно рассмотрим сложившиеся тенденции к определению именно этого понятия.

Согласно встречающейся в учебной литературе [Чиркин 2000: 137] точке зрения, выделяется несколько подходов к определению формы правления. Сторонниками узкого подхода, наиболее ярким представителем которых является А. А. Мишин, форма правления связывается прежде всего с правовым положением главы государства. Наиболее широкая трактовка дополнительно включает отношения высших органов государственной власти с центрами экономической и политической власти и даже политическую среду. Существуют и промежуточные варианты определения, в том числе включающие конкретный перечень органов государственной власти, относимых к разряду «высших». В основном в данный перечень входят глава государства, парламент и правительство, однако, нередко он дополняется органами судебной власти, конституционного контроля и даже прокурорского надзора.

В первую очередь, подчеркнем, что определение института формы правления исключительно с позиции правового положения главы государства является слишком узким и в полной мере не способно раскрыть содержание исследуемого понятия. В случае отсутствия у главы государства реальных полномочий по осуществлению власти в государстве, исследование его правового положения может быть полезно скорее для типологизации формы правления того или иного государства, нежели чем для понимания его сути. Фактически, за рамки определения выносится правовое положение иных органов, которые наделены реальными властными полномочиями и осуществляют управление без учета мнения главы государства, либо же в силу принципа разделения властей обладают специфической компетенцией и управляют страной наравне с ним. В то же время включение в определение формы правления конкретного перечня указанных органов также приводит к сужению ее понимания, поскольку существуют государства, где не реализован принцип разделения властей, либо же в силу иных причин могут отсутствовать органы управления, упоминаемые при определении. С другой стороны, слишком широкие формулировки, содержащие множество признаков, также неприемлемы, поскольку при определении формы правления конкретизация присущих данному институту признаков не может продолжаться бесконечно. Иными словами, имеется некий рубеж, на котором явление определяется достаточно точно, но при этом его базовые признаки, лежащие в основе дефиниции, сохраняют определенную степень абстрактности. В таком случае многие специфические черты формы правления, проявляющиеся в государстве, либо свойственные отдельной группе государств, остаются не охваченными общим определением, поскольку формам правления других государств они не присущи. Как представляется, данная проблема может быть решена посредством классификации потенциально создающей возможность фиксировать признаки форм правления отдельных государств, которые в силу свей специфики не могут быть включены в общую дефиницию формы правления.

В завершение отметим, что, несмотря на прослеживающуюся тенденцию к консенсусу и вопреки высказываемому некоторыми современными исследователями мнению о том, что в государствоведении сложилось устоявшееся понятие формы правления, считаем, что на сегодняшний день, в силу рассмотренных проблем и противоречий, еще рано говорить о наличии в научной среде теоретиков- правоведов единого мнения относительно вопросов понимания и определения формы правления.

Думается, что разрешение затронутых проблем будет способствовать разработке емкой и точной дефиниции, признание которой обеспечит единообразие в трактовке понятия «форма правления».

1.2 Форма правления как элемент формы государства

По общему мнению, форма правления представляет собой ведущий элемент формы государства. В правовой науке существуют два подхода к определению формы правления - широкий и узкий. Первый в содержание формы правления включает порядок формирования и деятельности всех высших (центральных) органов государства, в том числе взаимоотношения их между собой, второй - порядок формирования и статус главы государства. Степень участия населения в формировании органов сама по себе не является квалифицирующим признаком, она характеризует порядок их формирования, который, естественно, может быть как демократическим (публичным), так и антидемократическим (аристократическим, бюрократическим). Продолжительность деятельности (легислатура) и компетенция, которые некоторые авторы включают в содержание государственного правления, представляют собой элементы статутной характеристики государственных органов и учитываются в классификации форм правления, являются выражениями государственно-правового статуса, который в конечном итоге и должен служить показателем формы правления. Что касается взаимоотношений органов государственной власти между собой, то они также умещаются в понятие их правового (конституционно-правового) статуса: взаимоотношения государственных органов основываются на их компетенции, являются следствием реализации их юридических полномочий и в силу этого не могут быть отделены от статуса этих органов. Взаимоотношения органов государственной власти вопреки их ведению с точки зрения юридической представляют собой область правонарушений, которая не может характеризовать государственную форму, по крайней мере, с позиций ее легальности. Компетенция же государственных органов предполагает их взаимодействие, состоящее из разнообразных связей, обеспечивающих согласованное функционирование государственного механизма. Невозможно осуществление внутригосударственных связей вне компетенции государственных органов.

Разумеется, форму современного государственного правления характеризует статус верховной власти в целом, который складывается из содержательной характеристики так называемых высших государственных органов, среди которых чаще всего фигурируют глава государства, парламент и правительство в разной последовательности. Подобная схема организации верховной власти в государстве органически вытекает из современных требований разделения властей, самостоятельного (автономного) существования так называемых ветвей власти, триада которых включает власть законодательную (парламент, надпарламентские структуры и другие органы учредительной власти), исполнительную (правительство, иногда президент) и судебную.

Форму правления нельзя отождествлять с управлением государством. Последнее – гораздо более широкое понятие. Кроме того, название существующей формы правления не всегда дает правильное представление о способе управления. Великобритания или Япония – монархии, но монарх фактически не обладает властными полномочиями и отнюдь не управляет государством.

Следует отметить, что форма правления имеет основополагающее значение для изучения конституционно-правового регулирования организации и функционирования государства.^[7] Это не просто теоретическая абстракция категории науки, как, например, суверенитет или народовластие, а тот ключ, с помощью которого можно разобраться в смысле той или иной системы органов государственной власти, установленной конституцией соответствующего государства.

При аграрном строе значение формы правления сводилось лишь к определению того, каким образом замещается должность главы государства – в порядке наследования или путем выборов.^[8] По мере разложения феодализма и перехода к индустриальному строю, сопровождавшегося ослаблением власти монархов, появлением и укреплением народного (национального) представительства, формы правления стали обогащаться: наибольшую значимость приобрело не то, наследственный или выборный главы государства в стране, а то, как организуются отношения между главой государства, парламентом, правительством, как взаимно уравновешиваются их полномочия, - словом, как устроено разделение властей. И сегодня при анализе формы правления конкретного государства, прежде всего главным является не то, республика это или монархия, а то, какая разновидность республики или монархии здесь установлена.

Форма правления представляет собой наиболее консервативный компонент организации государственной власти, поскольку отношения населения к власти, ее роли и месту в жизни человека опирается на устойчивые представления, систему ценностей, традиции, господствующие в обществе. Вероятно, этим объясняется сохранение института монархии в таких промышленно развитых европейских странах, как Великобритания, Бельгия, Швеция, Дания, Норвегия, Испания и т.д.^[9]

Как показывает исторический опыт, форме правления наряду с известным консерватизмом присуща и подвижность. Однако при всех изменениях форма правления включает в себя элементы, позволяющие отличить ее от других компонентов формы государства, от формы государственного устройства, формы политического (государственного) режима: способы формирования высших органов государственной власти (престолонаследие, выборы, назначение); структура органов верховной власти (законодательные органы – парламент; исполнительные органы – президент, премьер, правительство; судебные органы; глава государства – монарх, президент); распределение компетенции между высшими органами государственной власти; принципы взаимоотношения органов верховной власти; взаимоотношения государственных органов с населением.

1.3 Форма правления в России

Конституция России в части 1 статьи 1 определяет Российскую Федерацию как "государство с республиканской формой правления". При этом Основной Закон молчит по поводу того, к какому типу республики оно относится. Формально-юридически Россия отвечает минимальным требованиям полупрезидентской системы: Президент избирается народом, существует дуализм исполнительной власти (Президент и премьер-министр, возглавляющий Правительство), Президент наделен существенными полномочиями, Правительство ответственно перед Государственной Думой, которая может быть распущена Президентом в четко оговоренных Конституцией случаях, при назначении Председателя Правительства требуется согласие нижней палаты парламента, депутаты Государственной Думы не могут совмещать свой мандат с правительственной должностью. Но политическая практика функционирования режима во многом схожа с президентской формой правления. Феномен такой трансформации российской системы и объясняется в данной статье. В ней исследуются такие вопросы, как выбор, институционализация, президенциализация и будущее формы правления в России.

Выбор полупрезидентской формы правления в Российской Федерации не был единовременным актом. Ему предшествовала серия политических событий начала 1990-х годов: создание института президентства в СССР, борьба между Б.Н. Ельциным и М.С. Горбачевым, создание института президентства в России, противостояние между Президентом и парламентом, работа Конституционного Совещания, октябрьские события 1993 года в Москве. Возникновение формы правления с сильным Президентом было вполне закономерно: скоротечный крах советской государственности, всеобщий хаос, нарастание разного рода конфликтов придавали институту президентства характер оплота стабильности; к тому же элиты считали этот институт самым эффективным инструментом приватизации собственности и борьбы против попыток коммунистической реставрации^[10].

Ключевой момент создания формы Российского государства - введение должности Президента Российской Федерации. Как пишет В.Л. Шейнис, "модель президентской республики, реализованная в ныне действующей Конституции, была заложена еще в 1991 году и притом, подчеркнем это, до августа. Главным побудительным мотивом поддержки этих коренных конституционных изменений большинством на Съезде было стремление противостоять властям СССР, которое объединило и демократов, и националистов, хотя те и другие вдохновлялись разными мотивами"^[11]. Институт российского президентства создавался в противовес советскому президентству в лице М.С. Горбачева, по его образцу и подобию и персонально "под Б.Н. Ельцина".

В конце 1990 года - начале 1991 года обсуждались два проекта российской формы правления: вариант премьер-президентской системы, при которой Правительство было бы подотчетно только Съезду народных депутатов, и вариант президентской республики, где Президент становился бы главой исполнительной власти^[12]. Однако была избрана другая модель <4>, при которой Правительство подотчетно как Съезду, утверждающему кандидатуру премьер-министра, так и Президенту, назначающему Правительство. Данный выбор, справедливо полагает В.Я. Гельман, диктовался особенностями политической ситуации того времени: Съезд народных депутатов России был готов уступить Президенту часть полномочий по формированию Правительства, лишь обладая гарантиями против возможности своего роспуска, а Б.Н. Ельцин, в свою очередь, опирался на поддержку парламента как союзника в борьбе против М.С. Горбачева, но готов был уступить Правительству полномочия управления текущими делами государства; такая практика опиралась на предшествующий опыт разделения властных полномочий между ЦК КПСС и Советом Министров в советский период и между царем и кабинетом министров - в досоветский период. Основные нормы того времени, конституирующие форму правления (Президент избирается всенародно, Правительство ответственно перед парламентом, на назначение премьер-министра требуется парламентское согласие), сохранились и в Конституции Российской Федерации 1993 года, которая, правда, существенно усилила власть Президента и "приструнила" парламент путем закрепления возможности его роспуска Президентом.

В основе ожесточенной борьбы между Президентом Б.Н. Ельциным и Съездом народных депутатов лежала существовавшая на тот момент форма правления, которая не давала возможностей для разрешения конфликта между ветвями власти. "Наспех сколоченный каркас российской государственности страдал большими изъянами, - пишет В.Б. Кувалдин. - И Съезд, и Президент были избраны всенародным голосованием и имели одинаковую легитимность. Их прерогативы то расширялись, то сужались и никогда не были четко разделены. Свои конфликты они не могли урегулировать ни на основе прецедента, ни при помощи Конституционного Суда, ни путем референдума". Конституционная реформа была жизненно необходима. В мае 1993 года Б.Н. Ельциным было созвано Конституционное Совещание для разработки и одобрения проекта новой Конституции. Был принят проект, в котором отсутствовал контроль парламента над Правительством и Президент обладал правом роспуска парламента. Верховный Совет, в свою очередь, подготовил свой проект, где Правительство ставилось под жесткий контроль парламента. Ни о каком компромиссе сторон речь не шла, и конфликт перешел в стадию активного противостояния, завершившуюся роспуском парламента, обстрелом "Белого дома", приостановлением деятельности Конституционного Суда Российской Федерации. Президент, чьи незаконные действия были поддержаны обществом, остался на политическом поле единственным игроком, чем он не преминул воспользоваться: в декабре 1993 года пропрезидентский проект Конституции был выставлен на референдум и одобрен. Тем самым была поставлена точка в спорах о форме правления в России. Начался процесс ее институционализации.

Институционализация формы правления - это процесс создания, укрепления, стабилизации и укоренения формы правления в обществе, это процесс, посредством которого форма правления приобретает ценность и устойчивость. Благодаря этому процессу конституционные нормы, устанавливающие ту или иную форму правления в стране, превращаются в укорененную, долговременную и социально значимую практику взаимоотношений ветвей власти, которая стандартизируется, рутинизируется и становится "обычной". В результате институционализации треугольник связей "глава государства - правительство - парламент" прочно и надежно вписывается не только в существующую политическую систему, но и в систему политических представлений, установок, ценностей и образцов поведения, то есть в политическую культуру. Критерии политической институционализации, разработанные С. Хантингтоном (адаптивность - ригидность, сложность - простота, автономия - подчинение, сплоченность - раздробленность), на наш взгляд, применимы к процессу институционализации формы правления. Чем более адаптивна и сложна форма правления, менее зависима от социальных групп и работает как сплоченный организм, тем выше уровень ее институционализации. И, напротив, чем более она ригидна, проста, зависима от социальных групп и раздроблена, тем ниже уровень ее институционализации.

Российская форма правления отличается институционализированностью. Такой вывод можно сделать, прежде всего, исходя из ее "возраста".

Во-первых, со времени принятия Конституции Российской Федерации прошло тринадцать лет.

Во-вторых, адаптивность российской полупрезидентской системы проявилась в том, что она осталась прежней при смене политического лидера и правящих элит. В 1990-е годы было распространено мнение, что поскольку Конституция написана "под Ельцина", то после его ухода она будет обязательно изменена. Однако эти предположения не оправдались. Переход власти от Б.Н. Ельцина к В.В. Путину не сказался на форме правления, по крайней мере на ее конституционных составляющих. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку попытки подстроить политические институты под себя предпринимались неоднократно советскими и российскими лидерами. На протяжении 1990-х годов конституционная реформа рассматривалась и Президентом Б.Н. Ельциным, и левыми как способ достижения и удержания власти. В 2000-е годы ситуация изменилась: в политическом соперничестве конституционные вопросы отошли на задний план.

В-третьих, российская форма правления адаптировалась к изменениям среды и политического курса. В частности, при Б.Н. Ельцине одной из главных функций формы правления было стремление сохранить у власти действующего Президента любой ценой, несмотря на давление оппозиции, парламента и других политических акторов. Собственно говоря, Конституция Российской Федерации создавалась в 1993 году именно с учетом интересов Президента. При В.В. Путине основная миссия бюрократически-авторитарной системы заключается в сохранении гарантий для воспроизводства правящей верхушки и передачи власти назначенному Президентом преемнику. Сегодня политическая элита и лидеры ценят форму правления в России (они называют ее президентской) ради нее самой. Эта форма обретает собственную жизнь, не сводящуюся к конкретным функциям - в этом заключается, по словам С. Хантингтона, "триумф" института над его функцией.

Об институционализированности российской формы правления говорит также ее сложность. Как отмечает С. Хантингтон, сложность может выражаться в умножении организационных структур (иерархическом и функциональном) и дифференциации отдельных типов организационных подразделений. Во-первых, в последние годы в стране появились новые органы (полномочные представители Президента в федеральных округах, Госсовет России, Общественная палата Российской Федерации и др.), которые вписываются в существующую систему отношений между Президентом, парламентом и Правительством. Во-вторых, появилась такая функция российской формы правления, как обеспечение преемственности власти (об этом речь пойдет ниже). В-третьих, произошла дифференциация отдельных типов политических институтов в рамках формы правления. Так, например, усложнилась структура исполнительной власти: кроме традиционных федеральных министерств, сегодня существуют федеральные агентства, федеральные службы и иные федеральные органы.

Политическая институционализация в аспекте автономии означает такое развитие формы правления, при котором она не является простым инструментом некоторой общественной группы, а, напротив, относительно независима от социальных групп. Институционализированная форма правления инкорпорирует новые общественные силы и новые кадры, не жертвуя своей институциональной целостностью. За последние пять-шесть лет произошло возрастание степени автономности российской формы правления, повышение ее независимости от бизнес-элиты и региональных лидеров. В ее состав были успешно инкорпорированы новые компоненты правящей элиты - "силовики" и "питерцы". Российская система взаимоотношений ветвей власти выдержала давление со стороны разных сил (предложения изменить ее озвучивались КПРФ и некоторыми бизнесменами).

Наконец, сплоченность и неконфликтность российской формы правления говорит о том, что она институционализированна. Сегодня все ее элементы - Президент, Правительство и парламент - действуют как единый организм. Как известно, полупрезидентская система обладает конфликтогенным потенциалом, поскольку в ее структуру заложена возможность противостояния между президентом и премьер-министром (если их партийные ориентации не совпадают), между президентом и парламентом. Российская полупрезидентская форма правления в силу ее крена в сторону президентской системы избежала сложностей, присущих "чистому" полупрезиденциализму. Сегодня она демонстрирует единство законодательной и исполнительной ветвей власти при безусловном доминировании Президента.

Итак, форма правления современной России институционализированна, причем уровень ее институционализации достаточно высок. После 1993 года в стране не было ни конституционного кризиса, ни дисфункции или паралича власти, ни делегитимации государственной системы в целом. Парадоксально, но российская форма правления, вопреки печальным прогнозам 1993 года, продемонстрировала высокую живучесть. Несмотря на очевидные дефекты, она выстояла, сохранила свою работоспособность, стала определенным стабилизатором государства и политической системы в целом.

Глава 2. Разновидности форм правления

2.1 Монархия: понятие, признаки, разновидности

Монархическая форма правления - весьма древняя форма правления. Она впервые зародилась в раннеклассовых обществах, государственную власть в которых захватывали военачальники, представители разросшихся семейных или соседских общин, представители дружин, главы династий, руководители храмов, жрецы, организаторы тех или иных социальных массовых движений.

Монархией можно также назвать такое государство, где верховная власть принадлежит одному лицу, пользующемуся ею по собственному усмотрению, по праву, которое не делегировано ему никакой другой властью, тогда как в республике она делегируется одному или нескольким лицам всегда на определенный срок все народом или частью его, которому и принадлежит суверенитет.

В течении многих веков исторический опыт множества государств породил большое разнообразие монархий, которые трудно охватить единой выверенной формулой. Термин «монархия» греческого происхождения, означает «единовластие», «единодержавие», хотя известны и исключения. Так, в Спарте существовало два царя, Полибий называет властвование двух консулов в Древнем Риме монархией. И наоборот, лица, именовавшиеся монархами, не имели фактически их полномочий в царский период Рима. Впрочем, несмотря на большое внимание древних к формам правления, последние еще во многом неразработанными.

Признаки монархии: власть передается по наследству; бессрочна; не зависит от населения.

Монархии бывают неограниченными, в которых отсутствуют представительные учреждения народа и в которых единственным носителем государственного суверенитета является монарх.

Монархия была господствующей формой правления на протяжении нескольких столетий. В специфической форме она сохраняется и сегодня почти в трети стран мира.

Монархии бывают двух видов:

• Неограниченная (абсолютная монархия);
• Ограниченная монархия, которая подразделяется на дуалистическую и парламентарную (конституционная).

При неограниченной (абсолютной) монархии монарх является единственным высшим органом государства. Он осуществляет законодательную функцию (воля монарха – источник права и закон; по Воинскому уставу Петра I государь – «самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен»), руководит органами исполнительной власти, контролирует правосудие. Абсолютная монархия характерна для последнего этапа развития феодального государства, когда после окончательного преодоления феодальной раздробленности завершается процесс образования централизованных государств.

Для абсолютной монархии характерна политика протекционизма и меркантилизма, содействовавшая развитию национальной экономики, торговой и промышленной буржуазии. Новые экономические ресурсы использовались абсолютизмом для укрепления военной мощи государства и ведения завоевательных войн. В той или иной степени черты абсолютной монархии, или стремление к ней, проявились во всех государства Европы, но наиболее законченное воплощение они нашли во Франции, где абсолютизм проявляется уже в начале 16 века, а свой расцвет пережил в годы правления королей Людовика XIII и Людовика XIV Бурбонов (1610-1715). В Англии пик абсолютизма пришелся на правление Елизаветы I Тюдор (1558-1603), но на Британских островах он так и не достиг своей классической формы: сохранялся парламент, не было постоянной армии, мощного бюрократического аппарата на местах. Сильная королевская власть установилась в Испании, но слабое развитие местной экономики не позволило формироваться классу предпринимателей, и испанский абсолютизм выродился в деспотию. В Германии абсолютные монархии складывались не в общенациональном масштабе, а рамках отдельных княжеств. Особенности абсолютизма в различных странах определялись соотношением сил дворянства и буржуазии. Во Франции, и особенно в Англии влияние буржуазных элементов на политику было значительно больше, чем в Германии, Австрии и России. Характерным явлением для Европы второй половины 18 века стал просвещенный абсолютизм, тесно связанный с идеями и практикой эпохи Просвещения. В целом абсолютистская система управления усиливали ощущение государственной общности у представителей различных сословий и социальных групп, способствуя тем самым формированию нации. По мере развития и усиления капитализма в европейских странах принципы существования абсолютной монархии, которая консервировала архаичные феодальные порядки и сословные перегородки, стали приходить в противоречие с потребностями изменившегося общества. Жесткие рамки протекционизма и меркантилизма ограничивали экономическую свободу предпринимателей, вынужденных производить лишь товары, выгодные королевской казне. Кардинальные изменения происходят внутри сословий. Из недр третьего сословия вырастает экономически мощный, образованный, предприимчивый класс капиталистов, имеющий собственное представление о роли и задачах государственной власти. В Нидерландах, Англии и Франции эти противоречия были решены революционным путем, в других странах происходила постепенная трансформация абсолютной монархии в ограниченную, конституционную.

В настоящее время в мире осталось только 3 государства, форму правления в которых можно безо всяких условностей назвать абсолютной монархией - это Бруней, Оман и Свазиленд. В них власть безраздельно принадлежит королю, а самое главное - он ничем не ограничен.

Характерной особенностью дуалистической монархии является формально-юридическое разделение государственной власти между монархом и парламентом. Исполнительная власть находится в руках монарха, законодательная у парламента. Последний, однако, в ряде случаев фактически подчиняется монарху. Он обладает правом вето на принимаемые парламентом законы, что не дает возможности им вступить в силу. Кроме того, «монарх в дуалистической монархии обладает неограниченным правом на издание указов, подменяющих собой законы либо имеющих, даже большую нормативную силу по сравнению с ними».

При ограниченной монархии дуалистическая монархия представляет форму правления, которая возникает в переходные периоды развития общества, в частности, когда класс феодалов уже не в состоянии безраздельно господствовать, а буржуазия настолько слаба, что не в силах взять всю полноту власти в свои руки. В результате возникает политический компромисс между феодалами и буржуазией. Монарх при этом выражает преимущественно интересы феодалов, а парламент представляет интересы буржуазии и других слоев населения. Подобная форма в прошлом существовала в Российской Империи (1905-1917), Австро-Венгрии, Италии, Румынии; в настоящее время – в Марокко, Иордании, Кувейте и некоторых других странах арабского мира.

Парламентарная монархия (конституционная) обладает рядом юридических признаков:

1. Характер власти монарха наследственный и пожизненный;
2. Монарх лишь формально обладает властью;
3. Режим взаимодействия законодательной власти (парламента) и исполнительной (правительства) основан на принципе сотрудничества;
4. Правительство формируется парламентом и ответственно перед ним;
5. Монарх юридически безответственен (принцип контрасигнатуры).

Иногда парламенты даже ограничивают свободу монархов в чисто личных делах. Юридически за монархом остается громадная власть: и окончательное утверждение законов, и их исполнение, и назначение и смещение всех чиновников, и объявление войны, и заключение мира — все это лежит на нем, однако он может выполнять всё это лишь в согласии с волей народа, выражаемой парламентом. Монарх «царствует, но не управляет»; однако и он представляет свое государство, является его символом.

В настоящее время представителями конституционной монархии являются: Великобритания, Нидерланды, Бельгия, Дания, Норвегия, Швеция, Испания, Япония, Камбоджа, Малайзия, Таиланд, Бутан, Иордания, Кувейт, ОАЭ, Марокко, Лесото.

2.2 Республика: понятие, признаки, разновидности

Республика (от лат. Res publika – публичное, общенародное дело) – это форма правления, основанная на принципе выборности на определенный срок высших органов государственной власти. Известно крылатое выражение Цицерона: «Respublika est res populi» (республика – дело народа).

Юридическими свойствами республиканской формы правления являются:

1. Ограничение власти главы государства, законодательных и исполнительных государственных органов конкретным сроком;
2. Выборность главы государства и других верховных органов государственной власти;
3. Ответственность главы государства в случаях, определенным законом;
4. Представительство главы государства интересов государства в международных отношениях по поручению избирателей;
5. Обязательность решений верховной государственной власти для всех других государственных органов;
6. Преимущественная защита интересов граждан, взаимная ответственность.

Республиканская форма правления сложилась в древнем мире (римская сенатская республика в V-I вв. до н.э.).

Античные рабовладельческие республики существовали в форме аристократических и демократических республик. В Древнем Риме и Спарте власть принадлежала ограниченной группе должностных лиц – аристократии, а общенародные представительные органы играли второстепенную роль. В Афинской демократической республике к формированию высших органов государственной власти допускались широкие слои населения.

Современные республики бывают трех видов: президентская республика; парламентская республика; парламентско-президентская (смешанная) республика.

Главное различие между ними состоит в юридической ответственности правительства, порядке его формирования и порядке выборов главы государства. В классической президентской республике (США, Сирия) президент является одновременно и главой государства и главой исполнительной власти. Он самостоятельно формирует правительство, которое несет перед ним ответственность за свою деятельность. Президент вправе отправить правительство в отставку, а также освободить от должности отдельных министров. Президент в президентской республике избирается населением, и ответственности перед парламентом не несет. Для обеспечения эффективного действия принципа разделения властей и взаимоотношений между президентом и парламентом в президентских республиках существует сдержек и противовесов.

Они включают в себя отлагательное вето, налагаемое президентом на законы, принятые парламентом, которое может быть преодолено квалифицированным большинством голосов депутатов парламента; импичмент (англ. Impeachment – досрочное отрешение от должности) президента; судебный контроль за его деятельностью и др.

Главным признаком президентской республике является независимость ветвей власти друг от друга, выражающаяся, прежде всего в отсутствии ответственности исполнительной власти перед парламентом.

В классической парламентской республике правительство формируется партиями, обладающими большинством или даже меньшинством в парламенте (однопартийное, коалиционное), и несет перед парламентом политическую ответственность. В случае необходимости парламент может объявить правительству вотум недоверия.

Президент такой республики избирается либо парламентом, либо расширенной коллегией, состоящей из членов парламента. Формально он может обладать значительными полномочиями, но является лишь номинальной главой государства.

Характерной чертой смешанных (полупризедентских, полупарламентских) республик является двойная ответственность правительства – и перед президентом, и перед парламентом. В подобных республиках президент и парламент избираются непосредственно народом. Главой государства здесь выступает президент. Он назначает главу правительства и министров с учетом расклада политических сил в парламенте. Глава государства, как правило, председательствует на заседаниях кабинета министров и утверждает его решения. Парламент имеет возможность контролировать правительство путем утверждения ежегодного бюджета страны, а также посредством права вынесения правительству вотума недоверия.

Теоретиками смешанных форм правления движет идея укрепления государственности путем устранения правительственных кризисов, частой смены правительств по соображениям политической конъюнктуры, оптимизации способов организации и взаимоотношений высших органов государственной власти, центральных и местных властей. Эти проблемы могут стоять особенно остро во вновь образованных государствах, появившихся в результате интеграционных и дезинтеграционных процессов.

2.3. Историко-политологический анализ и современное видение проблемы формы правления

Проблема наилучшей формы прав­ления является одной из самых обсуждаемых в истории политической мыс­ли. Обозначенная еще в Древнем мире, она до сегодняшнего дня не теряет акту­альности. Людям свойственно стремиться к лучшему устройству своей жизни, но, стремясь к этому, они не могут не думать о государственном устройстве в целом, так как последнее во многом определяет пер­вое. Во все времена главной целью госу­дарства было и остается достижение «об­щего блага». Вопрос заключается лишь в том, что понимать под «общим благом» и с помощью какой формы правления мож­но его обеспечить. Вечный спор ведется вокруг трех основных форм: монархии, аристократии и демократии. Три другие - тирания, олигархия и анархия - либо называются неправильными, либо вообще не считаются формами государства.

Идеальные государства Платона и Аристотеля - смешанные формы, основан­ные на использовании рабского труда, без которого не представлялось достижение «общего блага» для граждан. Демократию в чистом виде они считали одной из не­правильных форм правления, так как она способна привести к анархии, а затем и к тирании. «Демократия... осуществляется тогда, когда бедняки, одержав победу, не­которых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государственных должностей, что при де­мократическом строе происходит боль­шей частью по жребию». При демокра­тии «...власть сосредоточена ...в руках неимущих».

Цицерон, выделяя простые формы правления - царскую власть (монархию), власть оптиматов (аристократию) и народ­ную власть (демократию), называл их не­совершенными, потому что в силу прису­щей им односторонности они легко пере­рождаются. Царская власть, чреватая произволом единовластного правителя, легко вырождается в тиранию, а власть оптиматов из власти наилучших (по муд­рости и доблести) превращается в господ­ство клики богатых и знатных. Полновла­стие народа также приводит к пагубным последствиям, к «безумию и произволу толпы», к ее тиранической власти. Эти переродившиеся виды властвования уже не являются формами государства, посколь­ку в них отсутствует само государство, понимаемое как общее дело и достояние народа, отсутствуют общие интересы и общеобязательное для всех право. Пре­одолеть такое вырождение государственности можно лишь в условиях наилучше­го (смешанного) вида государственного ус­тройства, образуемого путем равномер­ного смешания положительных свойств трех простых форм правления. Путь к смешан­ной форме Цицерон видел в эволюции римской государственности от первоначаль­ной царской власти к сенатской респуб­лике. Причем аналогию царской власти он видел в полномочиях магистратов (кон­сулов), власти оптиматов - в полномочи­ях сената, народной власти - в полномо­чиях народных собраний и народных три­бунов. Подчеркивая опасность крена в сторону того или иного начала смешан­ной государственности и выступая за их взаимное равновесие, он подчеркивал не­обходимость «равномерного распределения прав, обязанностей и полномочий - с тем, чтобы достаточно власти было у магист­ратов, достаточно влияния у совета пер­венствующих людей и достаточно свобо­ды у народа».

Ф. Аквинский, учение которого опре­делило весь ход средневековой полити­ческой мысли, считал, что сохранение феодально-сословной иерархии, привиле­гированного положения обеспеченных властью лиц и богачей, исключение из сферы политики земледельцев, мелких ремесленников и торговцев, а также со­блюдение всеми предписанного Богом долга повиноваться высшему сословию есть необходимое условие для достижения ука­занной выше, а обеспечить это можно в рамках «политической монархии», где ве­сомую роль играют крупные феодалы, а власть государя зависит от закона и не выходит за его рамки. «Королевскую монархию» как наилучшую форму правле­ния отстаивал Ж. Боден. В ней суверени­тет принадлежит монарху, а управление имеет аристократический и демократичес­кий характер, проявляющийся через прак­тику назначения должностных лиц. Совре­менник Ж. Бодена Э. Ла Боэси выступал с яростной критикой монархии, считая ее антиобщественной и антигуманной, но вместе с тем отмечал, что миллионы лю­дей вследствие трусости и страха сами отказываются от своей свободы, становясь невольниками государей. Н. Макиавелли, рассуждая о формах правления, высказы­вал симпатии тем единолично управляемым государствам, где государь правит в окру­жении слуг, которые милостью и соизво­лением его поставлены на высшие долж­ности, помогают ему управлять государ­ством. Основоположник социалистической идеи Т. Мор считал, что «Утопия» как идеальное государство может существовать только при условиях обязательной трудо­вой повинности, наличия рабов и ограни­чения потребностей граждан.

В Новое время многие мыслители ста­ли связывать цель государства с обеспе­чением свободы для граждан. Б. Спиноза одним из первых доказывал преимущество демократического устройства, отмечая, что оно «наиболее естественно и наиболее приближается к свободе, которую приро­да представляет каждому», так как разум­ность законов в демократии обусловлена тем, что они принимаются многочислен­ным собранием, в котором взаимопоглащаются противоречивые страсти. Люди, создавая государство, добровольно во имя самосохранения отказываются от части своей естественной свободы и своих ес­тественных прав. Следовательно, в любой форме правления есть прежде всего ог­раничение свободы, а преимущество де­мократии заключается в том, что с этим вынужденным ограничением согласилось большинство.

Французские мыслители эпохи Просве­щения обосновывали тезис о том, что нет и не может быть какой-то одной идеаль­ной формы для всех народов. Каждой форме правления, как отмечал Ш.Л. Мон­тескье, соответствует тот или иной «дух народа», формирующийся под влиянием климата и территории. Влияние террито­рии на форму правления подчеркивал и русский исследователь В.Н. Татищев. На­личие той или иной формы правления он ставил в зависимость от размеров терри­тории страны и степени обеспечения ее внешней безопасности. «Малые» народы и народы, не подвергающиеся нападениям, вполне могут управляться демократичес­ки; «великие и находящиеся в безопасном положении могут установить у себя ари­стократическое правление»; «великие же и от соседей небезопасные государства без самовластного государя в целости сохра­ниться не могут». Понятно, что при та­ком подходе для России не может быть спасения вне монархии.

Ж.-Ж. Руссо, отмечая в общем виде, что «демократическое правление наиболее пригодно для малых государств, аристок­ратическое - для средних, а монархичес­кое - для больших», попытался подойти к обозначенной проблеме еще более раци­онально. Он указал на то, что вопрос о наилучшем правлении в общей форме является неразрешимым в силу его нео­пределенности. «...Во все времена много спорили о том, которая форма правле­ния наилучшая, - того не принимая во внимание, что каждая из них наилучшая в одних и худшая в прочих». Правильнее ставить вопрос о признаке, по которому можно узнать, хорошо или дурно управ­ляется народ. В качестве такого призна­ка Ж.-Ж. Руссо предлагает считать чис­ленность населения и ее рост только за счет естественного размножения, без пре­доставления гражданства иностранцам. Этот критерий вытекает, по мнению мыслите­ля, из цели политической ассоциации, которая определяется как «бережение и благоденствие ее членов».

Для американских мыслителей Т. Пейна и Т. Джефферсона лучшей формой правления бесспорно была демократия. «Именно та форма правления является наилучшей, которая лучше всего обеспе­чивает чистый отбор... естественных, при­родных аристократов для занятия прави­тельственных должностей...». Причем луч­шее средство здесь - представление граж­данам права на свободные выборы и на отделение естественных аристократов от псевдоаристократов. Дело в том, что на­родные массы в целом «избирают действи­тельно хороших и мудрых людей. В не­которых случаях богатство может подку­пить, а происхождение - ослепить их, но все это не в такой мере, чтобы угрожать обществу»⁸. Демократия как символ сво­боды и независимости могла дать возмож­ность каждому индивиду воплощать в жизнь свою «американскую мечту». США, не знавшие до этого никакой другой формы правления, подарили миру надежду на торжество свободы и стали для всех народов символом страны возможностей.

В 1917 г. пришедшие к власти в Рос­сии большевики предложили свое виде­ние наилучшей формы правления. Одни считали ее подлинным воплощением на­родовластия, другие называли деспотией. Известный философ XX в. И.А. Ильин в работе «Наши задачи. Историческая судь­ба и будущее России», рассуждая о том, что государственная форма должна счи­таться с климатом и с природой страны и поэтому каждому народу причитается своя, особая, индивидуальная государствен­ная форма, высказал сомнение о том, что «социализм» способен обеспечить «социальность», то есть бережное отношение к человеческой личности, к ее достоинству и к ее свободе. Просуществовав более семидесяти лет, социализм в нашей стра­не все-таки рухнул.

В 1993 г., проголосовав за новую Конституцию, россияне сделали свой вы­бор в пользу западной демократии. Про­изошел демонтаж старых политических институтов и замена их западными образ­цами. На российской почве стали настой­чиво прививаться либеральные ценности, но процесс ресоциализации, без которо­го не возможен переход к демократии, не завершился до сих пор. Ценности за­падноевропейских идеологий быстро пе­ретолковывались в России на своеобраз­но прагматический лад: индивидуализм превращался в безудержный эгоизм, сво­бода - в своеволие и безответственность, конкуренция - в абсолютное право силь­ного и т.п. Почти десять лет страну бро­сало из стороны в сторону, порой каза­лось, что правление как таковое вообще отсутствует. Об «общем благе» уже мало кто говорил, люди, видя как растет «бла­го немногих», пытались выжить кто как мог. Численность населения резко упала, смертность превысила рождаемость. Если учитывать критерий Ж.-Ж. Руссо, то по­нятно, что государство управлялось дур­но. С 2001 г. все стали замечать усиле­ние централизации власти. Появились мнения о том, что нам не нужны образ­цы западной демократии, мы будем стро­ить свою, особенную «суверенную» демок­ратию. Концепция «демократического тран­зита» потеряла актуальность. Сегодня, по данным исследования Левада-центра, лишь 16% россиян считают европейскую демок­ратию примером для подражания. А чис­ло ностальгирующих по временам Брежнева и Андропова растет с каждым го­дом и достигает уже 35%. Что это? Ус­талость от свободы? А знаем ли мы, что такое свобода? В российской действитель­ности не получило развитие представле­ние о свободе как возможности выбора, основанного на изначальном признании какого-то ограничения. Мы столкнулись с «дикой» свободой, понимаемой как вседоз­воленность. Неудивительно, что такая свобода многих напугала, так как она ведет к анархии. Страх толкает людей к тому, что они начинают отказываться от свобо­ды. Именно в этом Э. Ла Боэси еще в XVI в. видел суть тирании. Разгул пре­ступности, коррумпированность чиновни­ков, платное образование и платная ме­дицина при фактической недоступности первого и неэффективности второй в условиях бесплатности, постоянный рост цен, угроза возможности повторения де­фолта 1998 г., беспредел в армии, рост налогов, износ оборудования, частые ка­тастрофы и многое, многое другое - все это порождает убежденность в отсутствии сильной руки, способной навести поря­док в стране. Удивительно то, что даже молодые люди, которые не жили в усло­виях тоталитаризма и авторитаризма, тоже считают демократию неприемлемой фор­мой правления для России. Вероятно, убежденность, что «барин приедет и во всем разберется», так надежно укрепилась в нашем общественном сознании, что транслируется из поколения в поколение. «Абсолютные монархии..., - писал Т. Пейн, имеют то преимущество, что они просты. Если люди страдают, они знают, кто ис­точник их страданий...»¹⁰. В демократии найти виновного сложнее. Здесь надо начинать спрашивать с самого себя. Мо­жет быть, именно это нам и не нравит­ся? Человечество веками боролось за право своего голоса, а мы, не веря в возмож­ность честных выборов, отказываемся из­бирать власть, чтобы потом иметь возмож­ность сказать: «Я не выбирал это прави­тельство и поэтому не несу ответственно­сти за его дела». Политическая элита, опираясь на наше безразличие, начинает воспроизводиться только за счет своего внутреннего ресурса, превращаясь в кас­ту, которая все больше отдаляется от народа. Идея отменить барьер явки, для того чтобы выборы считались состоявши­мися, не возникла сама по себе, из ниче­го. Надо признать, что мы сами, своими действиями подготовили такое изменение. Начиная с 1995 г. власть констатировала монотонное паление явки на думские выборы. В 2003 г. она сократилась прак­тически на шесть пунктов, составив всего 55,75%. Региональные выборы последую­щих лет демонстрировали еще более низ­кий показатель. Что оставалось делать правительству? Ну не проводить же вы­боры по нескольку раз, тратя на это бюджетные деньги, которых и так недо­статочно для проведения необходимых социальных программ. А усиление партии власти, разве это не является нашей зас­лугой? По данным Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), осенью 2000 г. 54% опрошенных считали, что «межпартийная борьба мешает власти эффективно рабо­тать». После победы «Единой России» на выборах в 2003 г. и в 2007 г. стало понятно, что разделение между законода­тельной и исполнительной властью в Рос­сии становится условным. С другой сто­роны, относительная стабильность жизни, установившаяся в последние годы, как-то отодвинула этот факт слияния власти на задний план, а накануне выборов прези­дента в 2008 г. даже породила новый страх: «а вдруг власть поменяется, и жить станет еще хуже».

Может быть, дело действительно в нашей огромной территории, которой может управлять только сильная центра­лизованная власть? Суровый климат боль­шинства регионов, их отдаленность друг от друга требуют больших энергетических и транспортных затрат. Для развития производства нужны крупные капиталов­ложения. Возможно, именно это не по­зволяет развиваться мелкому бизнесу, со­ставляющему основу демократического общества. Сегодня, так же как и в нача­ле прошлого века, капитализм в России имеет возможность развиваться только как монополистический, а в таком виде он мало кого устраивает. Государственный моно­полистический капитализм, существовавший в условиях социализма и позволяющий вкладывать средства в развитие производ­ство, а также единая централизованная власть, обеспечивающая справедливую, относительно сегодняшней, систему рас­пределения продукции, кажутся действи­тельно более привлекательными. Но не надо забывать, что это система распределения была крайне недостаточной для удов­летворения потребностей населения, а призывать сегодня, подобно Т. Мору, к ограничению потребностей просто беспо­лезно. Мы не можем отрицать, что имен­но европейская политическая система при всех ее издержках обеспечила широким слоям населения самый высокий уровень жизни, самые высокие социальные гаран­тии, самый прямой доступ к образованию и культуре. Продолжительность жизни на Западе на 15-20 лет выше, чем в Рос­сии, пенсия составляет 40-60% от зара­ботка в противовес нашим 26%, цены на одежду и бытовую технику значительно ниже и т.д. Видя за границей счастливо отдыхающих немецких и французских пенсионеров, невольно вспоминаешь ве­теранов Великой Отечественной войны, которым наше правительство продолжает обещать квартиры и машины. Число же­лающих жить за границей не уменьшает­ся, а с каждым годом увеличивается, а значит, демократическая форма правления в целом не перестала быть привлекатель­ной. Конечно, демократию нельзя рассмат­ривать как венец политической истории человечества, она нуждается в дальней­шем развитии. Сегодня уже предприни­маются попытки переосмыслить концепт демократии, сложившийся в Х1Х-ХХ вв. Примером этого может служит концепция феноменологического транзита системы государственной власти в России, выдви­нутая А.В. Дахиным. Крупной проблемой феноменологического транзита А.В. Да- хин называет недостаточную технологичес­кую грамотность российской бюрократии, которая чревата «поворотом вспять или движением по кругу». По его мнению, практика введения в действие многих принимаемых законов показала, что «тех­нологическая грамотность нынешней сис­темы власти не отвечает уровню задач, которые она пытается решать»¹¹. Техно­логические просчеты в ходе реализации системных законов, по сути, сводят на нет их позитивный потенциал, вследствие этого резко возрастает сопротивление социаль­ной среды и власть начинает, образно говоря, давить на тормоза: вносить по­правки в только что изданные законы, ставить вопрос о переносе сроков введе­ния их в действие и т.п. В связи с этим хотелось бы сказать, что нам не следует ругать демократию и искать спасение в усилении власти. Нам необходимо плано­мерно идти по пути совершенствования демократических институтов, и прежде всего выборной системы, позволяющей расширять социальный круг политической элиты, развивать гражданское общество, формировать действующую оппозицию власти, создавая условия для реализации принципа разделения властей. Как писал Т. Джефферсон, «...мы сможем уменьшить опасность продажи и покупки голосов при выборах, сделав число голосующих слиш­ком великим для любой попытки подку­па». Бороться с издержками демократии можно только путем еще большего ее расширения. Другого пути нет. Демокра­тия не проста и не совершенна, она нуж­дается в постоянной защите. И все-таки отказываться от нее в современном мире нельзя.

Заключение

Проведенное исследование формы правления позволило сформулировать следующие выводы.

Форма правления – это организация высших органов государственной власти: порядок их образования, принципы их взаимоотношения между собой, степень участия народных масс в их формировании и деятельности. В понятие «форма правления» есть все основания включить отношения между государством и населением, между высшими государственными органами, между этими органами и центрами экономической и политической власти, политическую среду, в которой реализуются все эти отношения. Форма правления имеет основополагающее значение конституционно-правового регулирования организации и функционирования государства. Именно она определяет, кто и как осуществляет государственную власть в государственно-организованном обществе.

Что касается формы правления в России, то здесь следует отметить, что она является полупрезидентской республикой с доминирующим положением президента в системе властей. Существенные фактические изменения в форме правления. В России (пока что без изменения конституционных норм) произошли в конце 1998 г. В связи с формированием нового Правительства, которое поддерживает парламент, и укреплением позиций последнего. В обстановке глубокого кризиса, охватившего страну, позиции президента ослабляются, а правительства и парламента усиливаются.

Монархия – это форма правления, при которой во главе государства стоит единоличный монарх, который занимает престол по наследству юридически бессрочно и не несет ответственности перед населением. При абсолютной монархии монарх является единственным высшим органом государства. Он осуществляет законодательную функцию, руководит органами исполнительной власти, контролирует правосудие. Конституционную монархию подразделяют на дуалистическую и парламентскую. И в той, и в другой монарх делит власть с парламентом. В дуалистических монархиях за монархом остается исполнительная власть, право формировать правительство, назначать и смещать ответственных перед ним министров и иных должностных лиц (губернаторов, префектов и т.п.), ему принадлежит право вето и право неограниченного роспуска парламента. В парламентарных монархиях назначенные главой государства министры зависят от вотума доверия парламента, монарх имеет право отлагательного вето, лишь в отдельных случаях, предусмотренных законом, распуская парламент. Повеление монарха приобретают юридическую силу лишь будучи контрассигнованными соответствующим министром. Правовое положение монарха существенно ограниченно.

Республика – это форма правления, в которой высшая государственная власть принадлежит выборным органам, избираемым на определенный срок и несущим ответственность перед избирателем. В парламентарной республике парламент наделен не только законодательными полномочиями, но и право требовать отставки правительства, выразив ему недоверие, т.е. правительство, несет ответственность перед парламентом. Президент – глава государства, но не глава правительства. Президентская республика – это форма правления, где президент непосредственно при определенном парламентском контроле формирует правительство, которое несет перед ним ответственность за свою деятельность. Функции главы государства и правительства выполняет чаще всего президент. Существуют смешанные республики, где парламент и президент в той или иной мере делят свой контроль и свою ответственность по отношению к правительству.

Последнее десятилетие показывает, что классические формы парламентской и президентской республики не всегда способствуют согласованности и взаимодействию высших органов государства, что ведет к снижению управляемости государством, к кризису все политической системы. Для устранения этих и некоторых иных негативных проявлении создаются смешанные «гибридные» формы правления. Это выражается в том, что на основе демократизации политических режимов почти утрачиваются различия между монархией и республикой.

Достаточно широкое распространение и признание получила практика государственного строительства, когда создаются полупрезидентские и полупарламентские республики.

Список использованной литературы

Нормативно-правовые акты

1. Конституция Российской Федерации (принята на всенародном голосовании 12 декабря 1993 г.) // Российская газета. - 1993. - № 237.

Литература

Авакьян С.А. Конституция России: природа, эволюция, современность. - М., 2007.

Авдеев Д.А. Республиканская Форма правления в свете конституционного монократизма (отечественный опыт) // Государство и право. 2015. № 2. С. 27-34.

Авдеев Д. А. Форма правления: критерии классификации и виды // В книге: Государство и общество: проблемы взаимодействия Материалы IV международной научно-практической конференции. Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Вятский государственный гуманитарный университет". 2013. С. 27-31

Аникушин А.В. Форма правления: особенности понимания и определения Ученые записки. Электронный научный журнал Курского государственного университета. 2013. № 2 (26). С. 197-201.

1. Васильев Д.А. Теория государства и права. – М., 2014;

Венгеров А.В. Теория государства и права: Учебник для юридических вузов. – М.: Юриспруденция. 2013.

Григонис Э.П., Чибинёв В.М. Форма правления в Российской Федерации и перспективы ее изменения // Мир юридической науки.- 2012. -№ 3. - С. 4-8.

Губайдуллин А.Р. Конституционная монархия как форма правления В сборнике: государство и право в условиях гражданского общества Сборник статей Международной научно-практической конференции. Ответственный редактор: Сукиасян Асатур Альбертович . 2015. С. 28-30.

Гуледани И.Н., Ласкин А.А. Развитие формы правления в российском государстве на современном этапе // Закон и право. 2010. № 4. С. 28-30.

1. Демидов В.Н. Конституция РФ и единство конституционно-правового пространства Российской Федерации // Журнал российского права. – 2009. - № 6.

Драган С. Н. Форма правления в России начале XX века Ученые труды Российской академии адвокатуры и нотариата.- 2010. - № 4 (19).- С. 57-63.

Кальяк А. М. Республиканская форма правления как основа конституционного строя России в правовых позициях Конституционного суда РФ: отдельные вопросы в сборнике: инновационное развитие юридической науки как фактор укрепления российской государственности материалы III межрегиональной научно-практической конференции, посвященной 20-летию конституции российской федерации. научные редакторы: Н. В. Омелёхина, Е. А. Дорожинская. 2014. С. 207-214.

Клименко А.В., Румынина В.В. Теория государства и права: Учебное пособие для студентов. - М., 2013.

Кочев В.А. Государственная власть в Российской Федерации. Конституционно-правовые основы корреляции. – Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 2009.

Овчинников О.Д. К вопросу о форме правления // Юридическая наука и правоохранительная практика. 2009. Т. 10. № 4. С. 20-24

Северинова И.В. Монархия как форма правления в сборнике: форма государства: теоретико-правовой аспект Материалы студенческой научно-практической конференции. отв. ред. Т.С. Касимов. 2015. С. 47-52.

Сурков О. С. О взгляде консерваторов на форму правления в российской империи во второй половине XIX века // Право. Законодательство. Личность. 2012. Т. 14. № 1. С. 32-36

Ими становились и некоторые места в бассейне Дона.Но массового заселения районов, откуда совсем недавно ушли славяне, спасаясь от кочевников, не произошло. Новые пришельцы обос-новались главным образом на реке Воронеж. В более южных районах их почти не было. В XI — первой половине XIII веков здесь проживали лишь незначительные группы древнерусского населения — на Дону и его притоках, к юго-востоку от реки Воронежа. Это так называемые бродники, о которых неоднократно упоминают русские летописи.Среди бродников были не только русские, но и выходцы из других народов, обитавших в разное время в степи и лесосте-пи (аланы, болгары, печенеги, половцы) и в силу каких-то обстоятельств порвавших со своими племенами и ордами. Правда, русское население среди бродников явно преобладало, хотя в их материальной культуре заметно влияние и кочевнических традиций (например, отопительные сооружения в жилищах в виде очагов).Поселения бродников обнаружены на Дону, в низовьях Воронежа (на левом низком берегу), на Битюге. Количество их невелико. Но будущие археоло-гические исследования донской территории, возможно, и увеличат их число. Поселения не-большие по площади, расположены в поймах рек, на дюнных возвышенностях или на невысо-ких террасах, без каких-либо укреплений. Одно из них — на южной окраине города Воронежа на низком левом берегу реки, напротив Шиловского леса, известно в литературе как Шилов-ское поселение (раскопки экспедиции ВГУ под руководством А. Д. Пряхина). Сейчас оно за-лито водами Воронежского водохранилища. Это был совсем небольшой поселок, при его рас-копках обнаружено несколько полуземляночных жилищ столбовой конструкции с очагами. Найдены различные орудия труда из железа (ножи, скобели, серпы, рыболовные крючки), украшения из стекла и бронзы, обломки древнерусских браслетов, оружие (наконечники стрел, сулиц), различные бытовые предметы: кресала для получения огня, ключи от замков, горшки (рис. 66; 67, 1, 2). И стеклянные изделия, и бронзовые предметы, {266} конечно, не местного производства. Попали они сюда вместе с людьми, которые поселились здесь в начале XII века. Жизнь на Шиловском поселении продолжалась с небольшими перерывами с XII до начала XV веков, но к XII—XIII векам относятсяРис. 66. Предметы материальной культуры древне-русского времени:1 — скобель, 2 — гвоздь, 3 — гвоздодер, 4 — кресало, 5 — рыболовное грузи-ло, 6 — обломок браслета, 7 — бусина (1—4 — железо, 5 — глина, 6—7 — стекло). {267}Рис. 67. Древнерусская керамика (1, 2) и железная коса (3). {268}лишь шесть полуземлянок, существо-вавших в разное время. Две-три полуземлянки, две-три семьи — вот и весь поселок, а точнее, хуторок, жители которого ловили рыбу, выращивали хлеб, разводили скот, охотились. Зате-рявшегося в лесах, его не трогали половцы. Может быть, еще и потому, что сами жители избе-гали конфликтов с кочевниками.Поселков, аналогичных Шиловскому, в низовьях реки Воро-нежа выявлено еще несколько: у села Таврова (недалеко от плотины Воронежского водохрани-лища); напротив главного корпуса университета «Университетское поселение») и дру-гие.Севернее реки Воронежа, в верховьях Дона располагались земли Черниговского и Рязан-ского княжеств, история которых достаточно хорошо и полно изложена в книгах русских и со-ветских ученых. Нет смысла пересказывать их, лишь добавим, что река Воронеж, за исключе-нием ее верхнего течения, не входила ни в Черниговские, ни в Рязанские земли, хотя не ис-ключено, что рязанские князья претендовали на владения Воронежем на всем ее протяже-нии.***Мы уже приводили пример о битве на реке Колокше рязанской и владимирской дру-жин. Рязанский князь Глеб, братья его жены Мстислав и Ярополк были разбиты владимирским князем Всеволодом, вошедшим в историю как Всеволод Большое Гнездо. Ярополк бежал с по-ля брани, но Всеволод потребовал от рязанцев выдать ему Ярополка.Лаврентьевская летопись сообщает об этом событии следующее: «А по Ярополка посла глаголя рязанцем: «вы имете нашего ворога, али иду к вам». Жители Рязани не были готовы к отпору, да и Ярополком они, вероятно, не очень дорожили. «Рязанцы же здумаша, рекуще, князь наш и братья наши погыбли и чужем князи, ехавше Воронеж яша его сами и приведоша его Володимер».Итак, на страницах летописи впервые упоминается слово «Воронеж».В другом летописном своде (Никоновском) эти же {269} события изложены более подробно: «Выдайте ми врага моего шурина Глебова, князя Ярополка Ростиславовича; сице не сотворите ми тако, иду бо на вас со многими воинст-вы». Резанци же реша в себе, глаголюще: «сих ради князей Ростиславичев и нашим князем беда бысть и изгибоша; идем убо в Воронож и имем его», отбежа бо князь Ярополк Ростиславович в Воронож, и тамо прехожаше от града во град, от многие печали и скорби не ведый себя камо ся дети. И тако шедше в Воронож, изымаша его, и ведоша в Володимер ко князю Всеволоду Юрь-евичу; он же повеле взяти его у них и всажен бысть к прочим».Слово «Воронож» вызвало дис-куссию среди ученых: что имел в виду летописец: город, или реку, или область? Попытаемся высказать на этот счет свои предположения. Во-первых, полностью присоединяемся к тем ис-следователям, которые считают, что в летописи речь идет о Воронеже (независимо о реке, го-роде или области), находившемся в пределах Рязанского княжества, иначе как бы жители Ряза-ни могли взять не очень-то любимого ими родственника князя и отдать его в руки Всеволода. Во-вторых, Никоновская летопись (которая считается более подробной) как бы поясняет чита-телям, что Ярополк не только бежал «в Воронож», но и «тамо прехожаше от града во град». На наш взгляд, это дополнение снимает ряд вопросов. Очевидно, что речь идет о реке, на которой имеются «грады». И совершенно не исключено, что среди них был и «град» под названием Во-ронеж (Вороняж, Воронож). В таком случае, где он мог располагаться? И где те «грады», в ко-торых мог быть Ярополк, и о которых пишет летописец? Другие письменные источники, кото-рые бы проливали свет на Воронеж XII века, к сожалению, пока неизвестны.Прежде всего, по-селения бродников вряд ли могли служить пристанищем для Ярополка, да и не их имел в виду летописец, сообщая о его переходе «от града во град». Под «градом» в Древней Руси подразу-мевалось, как правило, поселение, расположенное на высоком месте и имеющее оборонитель-ные укрепления (городища).По нашему мнению, город Воронеж мог стоять только на реке Во-ронеж, а не на Дону, как к этому {270} склоняются некоторые исследователи. В частности, по-явилось мнение о тождестве летописного Воронежа с древнерусским городищем XII—XIII ве-ков в городе Семилуки Воронежской области. Сам по себе это очень интересный древнерус-ский памятник. В последние годы здесь ведутся широкие раскопки экспедицией ВГУ под ру-ководством А. Д. Пряхина и М. В. Цыбина.Семилукское городище расположено на высоком (около 45 метров) мысу правого берега реки Дона, на северной окраине города. С напольной стороны имеются вал и ров. Здесь люди поселились еще в конце III тысячелетия до н. э., затем был поселок в I тысячелетии до н. э. Славяне основали укрепленное поселение (городище-убежище) в IX—Х веках, а в эпоху Древней Руси в XII—XIII веках здесь существовал горо-док, вокруг которого вырос посад.На городище в настоящее время вскрыта значительная пло-щадь. Изучены жилые, хозяйственные постройки, целые усадьбы древнерусского времени. Во время раскопок собрана интересная коллекция древнерусской керамики, в том числе с клейма-ми мастеров. Обнаружено большое количество изделий из железа (ножи, ключи, скобы, гвозди, рыболовные крючки, кресала и другие предметы), цветных металлов (витые и пластинчатые браслеты, перстни, подвески), обломки стеклянных браслетов. В древнерусской коллекции Семилукского городища имеются и вещи, изготовленные в Западной Европе и в Византии.В целях отождествления Семилукского городища с летописным Воронежем приводится сообще-ние венгерского монаха Юлиана о том, что часть войск монголо-татар накануне нападения на Рязанское княжество осенью 1237 года «остановилась против реки Дона близ замка Ovcheruch также княжества русских». В другом списке сочинения Юлиана замок назван Orgenhusin. Вен-герский ученый Л. Бендефи перевел название совершенно, на наш взгляд, произвольно как «Воронеж», а автор русского перевода Юлиана С. А. Аннинский согласился с этим мнением, написав: «близ замка Воронеж» (Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII—XIV вв. о татарах и Восточной Европе. В кн.: Исторический архив, т. III, М., 1940, с. 86). {271}Кроме того, из сообщения никак не вытекает, что замок Воронеж находится на Дону, а не на Воронеже, так как фраза «...против реки Дона» не означает, что войска Батыя стояли на пра-вом берегу реки Воронежа, то есть в воронежско-донском междуречье. В таком случае монго-ло-татары именно отсюда могли начать движение на северо-восток, в пределы Рязанского кня-жества, уничтожить древнерусский городок на месте Семилукского городища и устремиться дальше на запад, в пределы Черниговской земли. Но подобного не произошло. Юлиан не со-общает, что монголо-татары взяли Ovcheruch. Молчат и русские летописи о движении Батыя осенью 1237 года на Русь именно из этого района. Если следовать сообщениям того же Юлиа-на, войска Батыя были сосредоточены в левобережье реки Воронежа, у впадения ее в Дон. Кстати, на высоком правом берегу Воронежа в его нижнем течении неизвестны древнерусские городки, которые выполняли бы роль сторожевых крепостей. Вероятно, отсюда, из низовьев реки Воронежа монголо-татары (если они вообще там были) по левому берегу реки могли дой-ти до верховьев ее, откуда и начался их завоевательный поход на Рязанское княжество. Эти со-бытия и нашли отражение в летописи и в других источниках. А Семилукское городище было сожжено монголо-татарами, вероятно, в следующем, 1238 году, когда орды Батыя после разо-рения Северо-Восточной Руси двинулись на юг, в половецкие степи.И еще одно обстоятель-ство необходимо иметь в виду при использовании сочинения Юлиана для серьезных историче-ских обобщений. Некоторые сообщения Юлиана, в том числе и о размещении войск Батыя накануне их вторжения на Русь, не являются результатом его личного наблюдения, они полу-чены от людей, бежавших от монголо-татарского погрома. «Как передавали нам словесно сами русские, венгры и болгары, бежавшие от татар», — пишет Юлиан. Такого рода сообщения, естественно, вызывают и определенное недоверие. Были ли вообще монголо-татарские войска перед их вторжением на Рязанское княжество в низовьях реки Воронежа «против реки Дона» и был ли замок по имени Ovcheruch? Мнение {272} Юлиана, не подтвержденное другими источ-никами того времени, должно использоваться крайне критически. Не случайно во многих ра-ботах, посвященных монголо-татарскому нашествию на Русь, данные Юлиана почти не при-влекаются и речь ведется не о городе (замке), а о реке Воронеже.В некоторых древних источ-никах, где рассказывается о первых столкновениях рязанских князей с монголо-татарами, го-ворится, что «...придоша из восточной страны на Рязанскую землю лесом татары, с царем их Батыем, и пришедше стали станом на Онозе и взяли ее и сожгли». И далее излагаются события, связанные с завоеванием Рязанской земли. Как видим, упомянут еще один пункт в южном, а точнее, юго-восточном пограничье Рязанского княжества.«Оноза» была сожжена, ее характер и точное местонахождение неясны. Рязанцы вышли на битву с противником, как гласят все ле-тописи, к границам своей земли, на реку Воронеж (в начале XIII века она была пограничной рекой Рязанского княжества).Мы не пытаемся выяснить, что означает летописная «Оноза». К сожалению, источников для решения этого вопроса очень мало. Но отметим, что отождеств-лять Онозу и летописный Воронеж и считать сведения об Онозе как бы продолжением изве-стий о летописном Воронеже нет никаких оснований. Летописец не мог в одном месте назвать город «Воронеж», а в другом — «Оноза». Скорее всего, прав воронежский историк профессор В. П. Загоровский, когда пишет, что упоминаемый Юлианом замок Orgenhusin можно сопоста-вить в предварительном плане с летописной Онозой, где остановились монголо-татары перед походом на Рязанское княжество.И наконец, любое название реки или населенного пункта ис-торически обусловлено и никогда случайно не появлялось. Чем и как можно объяснить, что жители поселка, основанного на берегу Дона, дали ему название «Воронеж», то есть по имени реки, которая протекала почти на 20 километров южнее? Никакого логического объяснения мы найти не можем.Таким образом, Семилукское городище, на наш взгляд, нельзя рассматривать как претендента на место летописного Воронежа. {273}Еще раз обратим внимание читателя на то обстоятельство, что если и был в Рязанской земле «град» Воронеж, то искать его необходи-мо только на реке Воронеже. И такие попытки предпринимались неоднократно. Но высказан-ные в литературе суждения о летописном Воронеже пока трудно признать вполне обоснован-ными. Совершенно бездоказательно (по крайней мере до сего времени) помещается летопис-ный Воронеж на месте современного города (М. Н. Тихомиров, В. В. Каргалов). Территорию города Воронежа, правый берег реки неоднократно обследовали археологи, они выявили па-мятники различных исторических периодов, в том числе и славянские укрепленные поселения IX—Х веков. Но ни на одном из высоких мысов, где раскинулся современный город Воронеж, ими не обнаружены остатки поселения XII века, то есть летописного Воронежа.В. П. Загоров-ский на основании изучения данных топонимики, архивных материалов высказал предполо-жение о возможности географического совмещения летописного Воронежа XII века с Романо-вым городищем у села Ленино недалеко от Липецка. К сожалению, этот памятник для археоло-гических раскопок недоступен, так как на всей его территории расположено действующее на протяжении не одного столетия кладбище, которое полностью разрушило культурный слой. Экспедиция Воронежского университета в 1973 году обнаружила здесь, правда, маловырази-тельные, материалы древнерусского времени. В. П. Загоровский сообщает интересные сведе-ния о том, что старые жители села Ленино место, где расположено городище, называют «Град-чина». Но проводимая связь древнего Воронежа с Романовым городищем тоже неубедительна. Да и сам В. П. Загоровский пишет на этот счет: «...утверждать с полной определенностью на основании анализа географических названий, рассмотрения расположения древнерусских го-родищ на р. Воронеже и изучения старинных преданий, что летописный город Воронеж нахо-дился на месте Романова городища, мы не можем... гипотеза по-прежнему остается гипотезой» (Загоровский В. П. О древнем Воронеже и слове «Воронеж». Воронеж, 1977). Но, тем не менее, древнерусское поселение на {274} Романовом городище вполне могло быть одним из тех «гра-дов», в котором побывал Ярополк после бегства на Воронеж.В последние годы славянским от-рядом археологической экспедиции Воронежского университета ведется исследование Живо-тинного городища (под руководством А. З. Винникова), расположенного в 30 километрах от города Воронежа вверх по течению реки, недалеко от рабочего поселка Рамонь. Оно занимает высокий мыс (около 40 м) правого берега. Как показали раскопки, это место привлекало к себе внимание людей в различные исторические периоды. Здесь были поселения в эпоху бронзы, скифо-сарматское время. В IX — начале XI века тут жили славяне, в XII—XIII веках суще-ствовала небольшая древнерусская крепость.Древнерусский поселок занимал лишь часть мыса, будучи ограничен глубокой естественной седловиной, которую еще в IX—Х веках углубили, ее склоны подчистили, сделали их круче. Земля, извлеченная из седловины, образовала вал, и общая высота укреплений от дна седловины до вершины вала равнялась почти семи метрам. Это внушительные укрепления! В древнерусский период появились вал и ров и на стрелке мы-са — там, где склон более пологий и где поселение было более уязвимо.На Животинном горо-дище раскопано несколько наземных построек с глинобитным полом и остатками печей, сде-ланных из глины. Площадь полов 16— 18 квадратных метров. Сами наземные дома, возможно, были более значительных размеров. В постройках обнаружено большое количество древнерус-ской гончарной керамики: горшки, миски; на днищах некоторых сосудов имеются клейма. Кроме древнерусской посуды найдена и привозная керамика южного происхождения. К XII—XIII векам относятся различные изделия из железа (коса-горбуша (рис. 67, 3), ножи, долота, кресала, строительные гвозди, наконечники стрел и другие предметы), украшения (бронзовые перстни, стеклянные браслеты, серьги, бусы). Каменная форма для отливки перстней и различ-ных подвесок свидетельствует о наличии местного ювелирного производства. {275}Древнерусское поселение на месте Животинного городища вряд ли можно считать горо-дом в полном смысле, но элементы городской жизни здесь налицо: укрепления, ремесленное производство (включая ювелирное), торговые связи с другими районами. И хотя оно находится на значительном расстоянии от верховий реки Воронежа — наиболее вероятных южных рубе-жей рязанской земли, вполне возможно, что Ярополк Ростиславович был и в нем, переходя «от града во град». А где же другие «грады» — места возможного пребывания Ярополка?Между городищами Животинным и Романовым около 70 километров. Расстояние небольшое, но, к сожалению, нельзя сказать, что территория достаточно изучена археологами. И нет основания категорически утверждать, что между Животинным городищем и Романовым нет древнерус-ских «градов», в которых также мог бы прятаться Ярополк. Более того, открытия новых памят-ников древнерусского времени в этом районе вполне вероятны.Выше по течению реки Воро-нежа древнерусские городища тоже не обнаружены, зато выявлены довольно обширные не-укрепленные селища (раскопки В. И. Матвеевой). Расположены они, правда, на реке Матыре, притоке Воронежа. Селища имеют мощный культурный слой, свидетельствующий о продол-жительной жизни на них. Археологи раскопали наземные жилые дома с глинобитными печа-ми, деревянными и глиняными полами, ремесленные и хозяйственные постройки, большое ко-личество железных изделий, обломков стеклянных и бронзовых браслетов, перстни и другие предметы. Селища отличаются от поселений в низовьях Воронежа большей площадью, обшир-ными кладбищами, где захоронения совершены в неглубоких ямах по христианскому обряду, а также ярко выраженным местным ремесленным производством. Открыты наиболее типичные для Рязанской земли и других районов Руси наземные срубные дома. В целом селища в верхо-вьях Воронежа ближе к древнерусским, чем поселения в ее низовьях. В этом нет ничего удиви-тельного, поскольку верховье реки Воронежа входило в состав древнерусского Рязанского княжества. {276}Таким образом, к настоящему времени известно всего два «града», в которых мог находиться Ярополк. Может быть, летописец под словом «грады» имел в виду вообще древнерусские поселения? Тогда в число «градов» войдут и селища в верховьях реки Воронеж на территории современной Липецкой области. Какой же из всех «градов» назывался Вороне-жем?Мы не предлагаем никакого нового варианта местонахождения летописного Воронежа, так как само существование такого города в XII веке, как мы видим, не является бесспорным. И в то же время не хотим быть и категоричными в данном вопросе. Поиски продолжают-ся.***Не углубляясь в дискуссию о происхождении названия «Воронеж», которая в послед-ние годы развернулась на страницах местной печати, отметим, что предпочтительнее, на наш взгляд, славянское происхождение слова и, вероятнее всего, появилось оно в нашем крае на рубеже VIII—IX веков, то есть значительно раньше, чем в летописи.Река получила название, когда стала заселяться славянами — выходцами из Днепровского бассейна, в том числе из его левобережья, с территории будущего Черниговского княжества, где уже существовало славян-ское поселение, возможно, имевшее название «Воронеж» или близкое к нему. Основателем его вполне мог быть и Воронег, как считает В. П. Загоровский.Жители городищ Белогорского, Михайловский кордон, Кузнецовского (Козарского), Шиловского, Липецкого и других реку, на которой они жили, по которой плавали, где ловили рыбу и брали воду, называли Воронеж («Воронож», «Вороняж», «Воронаж»). С освоением славянами в конце I тысячелетия н. э. Дон-ского бассейна связано и появление названий рек Воргол, Снова, принесенных сюда пересе-ленцами из более западных районов (реки с такими названиями есть на Черниговщине). И на Ворголе, притоке Быстрой Сосны, впадающей в Дон, и на Снове, правобережном притоке До-на, имеются славянские поселения {277} последних веков I тысячелетия н. э. На Ворголе рас-положено даже славянское святилище. Это было действительно массовое переселение славян на совершенно свободные земли. И возможно, лишь в верховьях реки были финские (мордов-ские) поселения, но они в настоящее время практически неизвестны и археологически не изу-чены.Гипотеза о мордовском происхождении слова «Воронеж», выдвинутая ленинградским профессором А. И. Поповым и поддержанная некоторыми воронежскими краеведами, выгля-дит неубедительно. Попытка несколько «подновить» ее, увязав слово Воронеж с тюркским «онуз» и мордовским «вор», вообще несостоятельна: тюркское население на реке Воронеже появилось с монголо-татарским нашествием, то есть в 30-х годах XIII века. До этого времени ни о каком тюркском этносе, включая и печенежско-половецкие орды, которые практически не оставили своих названий в нашем крае, говорить не приходится. Не могли и алано-болгары, проникшие сюда в середине Х века, изменить название реки, на которой славяне жили уже по-чти 200 лет.Уход славянского населения в начале XI века с реки Воронежа никак не означал ее запустение до такой степени, что стерлось в народной памяти название реки, что название ис-чезло и снова возродилось спустя 70—80 лет, когда началось движение сюда уже древнерус-ского населения с территории Черниговского княжества, а в более восточные районы — из Ря-занской земли. Тем более, что вряд ли было полное запустение данного района. Какое-то, пусть незначительное, славянское население осталось, уйдя с высоких мысов в низменные, более скрытые места. К тому же новая волна древнерусского населения, как свидетельствуют архео-логические исследования, тоже не была массовой, особенно в нижнем и среднем течении реки Воронеж.В более северные районы бассейна Дона приток древнерусского населения оказался более значительным, но и там названия рек предшествующего времени сохранялись.Таким об-разом, подчеркнем еще раз, что свое название река Воронеж получила задолго до того, как {278} попала в поле зрения летописца, и если существовал город Воронеж в XII веке на юге Рязанской земли, то назван он, конечно, по реке, на которой был сооружен.***Городище Жи-вотинное являлось форпостом на южных границах Рязанского княжества, а Семилукское горо-дище на восточных рубежах Черниговской земли. Они определяли юго-восточное пограничье русских земель. Далее на юго-запад, на реке Осколе (приток Северского Донца) у села Холки в Чернянском районе Белгородской области обнаружено еще одно городище древнерусского времени — тоже своеобразное звено в цепи пограничных крепостей на юго-востоке Древней Руси (исследовалось С. А. Плетневой, А. Г. Николаенко, Г. Е. Афанасьевым и А. З. Виннико-вым).Расположено городище на высоком меловом мысу правобережья. Площадь мыса около 1,5 гектара. С трех сторон (со стороны реки, северной и южной) мыс имеет крутые склоны со следами искусственной подрезки (для придания большей крутизны), а с западной, то есть со стороны поля, укреплено валом и рвом. В свое время (в XI — начале XIII века) они представ-ляли собой неприступные сооружения, выполненные в лучших традициях древнерусского оборонного зодчества. На вал эпохи раннего железного века (на мысу было укрепленное посе-ление еще в I тысячелетии до н. э.), который был перекрыт слоем глины, поставлены деревян-ные срубы, заполненные землей, а впереди выдолблен в меловой материковой скале ров глу-биной около 4 метров, шириной 7—8 метров.Жителями городища Холки были не только древ-ние русичи, но и потомки алано-болгар. Об этом говорят юртообразные постройки с открыты-ми очагами, нехарактерные для древнерусского населения. И в керамике присутствуют алано-болгарские признаки: в форме горшков, составе глиняного теста, орнаментации. Уместно вспомнить сообщение летописи о том, что после одного из удачных походов на половцев в район Северского Донца в 1116 году князь Ярополк Владимирович (сын Владимира Монома-ха) взял здесь {279} жену из ясов (алан) «красну вельми». Значит, жили тут аланы и в XII ве-ке.У городища Холки нет посада — неотъемлемого элемента многих древнерусских городков. Воины с семьями — выходцы из Руси и потомки алано-болгар, несшие сторожевую службу, — все жили в крепости. Занимались они рыболовством, мелкими ремеслами, включая ювелирное. Об этом говорят частые находки рыболовных грузил, крючков, острог, каменных литейных формочек. Вряд ли были широко развиты земледелие и животноводство, так как они требовали длительного пребывания за пределами крепости, что было весьма затруднительно при посто-янной угрозе половецких набегов. Даже умерших хоронили в крепости, на северном склоне мыса. Выявлено несколько погребений в неглубоких (0,2—0,4 м) ямах. Почти все захоронения совершены по христианскому обряду: вытянуто на спине, головой на запад, руки сложены на груди. В них нет никакого инвентаря. В одном захоронении покойник лежал на левом боку с подогнутыми ногами, что напоминало обряды алано-болгарского населения.Городище Холки было окраинным древнерусским укрепленным поселением на юго-восточных рубежах, далее на юг и юго-восток простиралась половецкая степь. Других древнерусских поселений на реке Осколе не обнаружено. Не раз останавливались около городища русские дружины перед ре-шающим броском на половецкие вежи. Так было и в печально знаменитом в истории Древней Руси 1185 году. Событие этого года — поход Новгород-Северского князя Игоря на половцев — воспето в знаменитом произведении древнерусской литературы «Слове о полку Игоре-ве».Ученые выдвигают более десяти вариантов маршрута Игоря к месту битвы. Наиболее убе-дительной нам представляется версия академика Б. А. Рыбакова.23 апреля 1185 года Игорь Святославович выступил из Новгорода-Северского в район ближайших половецких кочевий в бассейне Северского Донца. На пути в половецкую степь он должен был встретиться с вой-сками брата своего Всеволода Святославовича, шедшего из Трубчевска через Курск. И на реке Оско-{280}ле 6—7 мая произошла эта встреча. Где она могла состояться? Вероятно, Игорь со своей дружиной мог остановиться на несколько дней там, где было поселение-крепость и где находились запасы продовольствия и фуража. Такой крепостью на реке Осколе могло быть го-родище Холки . И отсюда объединенная дружина двинулась дальше навстречу своей гибели:А Игорь к Дону войско ведет.Уже беду его подстерегают птицы по дубравам,Волки грозу накликают по оврагам,Орлы клекотом зверей на кости зовут,Лисицы брешут на червленные щиты.О, Русская земля! Уже ты за холмом.***Почти два столетия шла борьба с переменным успехом между Русью и половцами. Русские князья не только отражали нашествия половцев, но и нередко со-вершали походы в степь, захватывая большую добычу, а иногда терпели и жестокие пораже-ния. Озабоченные противоборством, они и не предполагали, чтo их ожидает, какой появится у них опасный враг.В начале XIII века (1206 год) в бескрайних степях Центральной Азии сло-жилось новое крупное политическое объединение — Монгольское государство. И с этого вре-мени начались стремительные завоевательные походы монголо-татарских феодалов. Хорошее вооружение, четкая организация и высокая дисциплина, военная тактика, основанная на вне-запных ударах по противнику, прекрасная разведка, умение впитывать все лучшее в военной технике завоеванных народов обеспечивали успех монголо-татарскому войску. Победы монго-ло-татар объяснялись и тем, что они воевали с государствами, ослабленными феодальной раз-дробленностью, враждой между княжествами.Когда в 1223 году впервые появилось в южно-русских степях монголо-татарское войско во главе с Субедеем и Джебэ, оно довольно легко разгромило вначале половцев, а потом в битве на Калке — объеди-{281}ненную русско-половецкую рать. Но это еще не было началом завоевания Руси монголо-татарами.Прошло 14 лет. В Никоновской летописи рассказывается о событиях 1237 года. Пришли из восточной страны на Рязанскую землю летом безбожные татары и с царем их Батыем и пришедше стали станом на Онозе, взяли и сожгли ее. И отсюда послали послов своих к великому князю Рязан-скому Юрию Ингворовичу и к брату его князю Олегу Ингворовичу и прочим князьям Рязан-ским, прося у них десятины во всем: в князьях, в людях, в конях. Князья рязанские, муромские и пронские ответили послам Батыевым: «Коли нас не будет, то все ваше будет». Собрали рать и вышли «противу их в Воронож, хотя брань с ними сотворити тамо...» Русская дружина по-терпела поражение, и в этом же году пала Рязань и другие рязанские города. Началось наше-ствие монголо-татар на русские земли.Воронежский край оказался под первыми ударами похо-дов монголо-татарских полчищ на Русь. В это время прекратилась жизнь на Семилукском, Жи-вотинном и Холкинском городищах. Закончилось господство половцев в южнорусских степях. Покоренные монголо-татарами, они кочевали в прежних местах, войдя в состав монголо-татарской Золотой Орды.Открывалась следующая страница в истории нашего края, повеству-ющая о суровом испытании, выпавшем на долю русских земель с нашествием монголо-татар, о героических усилиях народа, со временем увенчавшихся освобождением от поработителей и новым расцветом Русского государства. {282}ТАЙНЫ, КОТОРЫЕ ЖДУТ РАЗГА-ДОК(Вместо заключения)Скрывает все то, что таитсяу нас под ногами...И очень нередко сего-дняне видим глазами Того, что назавтра самим нам Должно показаться азами.Л. Мартынов.Итак, дорогой читатель, по мере наших возможностей мы попытались рассказать с помощью архео-логии о древней истории воронежской земли. Каждый из вас смог убедиться, что наш край удивительно богат памятниками древности. В течение столетий и тысячелетий здесь жили раз-личные племена и народы, и они не исчезли бесследно. Их следы обнаружены раскопками. Огромное количество орудий труда, предметов вооружения, быта, украшений, скопления ко-стей мамонта под многометровой толщей земли и средневековые полуземлянки, белокаменные раннефеодальные замки и стоянки первобытного человека, произведения искусства каменного века и изумительные изделия греческих мастеров — все это позволяет нам, живущим в XX ве-ке, представить, что происходило на родной земле в глубине веков и тем самым обогатить нашу историческую память.Какие же можно сделать выводы из всего вышеизложенно-го?История древнего населения края является неотъемлемой частью общеисторического про-цесса развития человеческого общества.Необходимо подчеркнуть, что историческое развитие народов, обитавших в бассейне лесостепного Дона, не может быть освещено с позиций только внутреннего саморазвития, изолированного от влияний извне, как нельзя считать, что все из-менения связаны с внешним воздействием. В реальности имели место и то, и другое.Сейчас все более настоятельной становится необходимость комплексного подхода к изучению исто-рии древних обществ. Помимо изучения собственно {283} исторического прошлого необхо-димо воссоздавать реальную природную обстановку, окружавшую человека, которая оказывала огромное влияние на формирование производительных сил, направление экономи-ки.Среднедонской регион занят лесостепью и частично на юге — степью. Это наложило отпе-чаток на специфику хозяйственного уклада первобытных и раннеклассовых обществ. На от-дельных стадиях исторического развития именно данный район стал пунктом активного взаи-модействия различных группировок людей. Археологические памятники лесостепного Дона в большей степени, чем где-либо, содержат информацию для изучения вопросов синхронизации разнокультурных материальных комплексов и изучения на этой основе новых этнокультурных образований, путей их сложения. Все это в целом является отражением объективных законов исторического развития. В этом заключается большая научная значимость археологических ис-следований в нашем крае.Эпоха позднего палеолита получила столь полное освещение, глав-ным образом, благодаря раскопкам донских памятников. Костенковские стоянки стали эталон-ными в раскрытии многих исторических явлений древности. Именно здесь сформировалась школа советского палеолитоведения. На базе изучения костенковских стоянок была разработа-на методика вычленения и изучения палеолитических жилых и хозяйственных комплексов, что вместе с такими находками, как женские статуэтки, фигурки животных, жезлы,— состави-ло важнейшую часть источников для освещения социально-экономической истории людей древнекаменного века. Раскопки как на Дону, так и в других местах показали, что палеолити-ческие коллективы были вооружены большим опытом во взаимодействии с окружающей при-родной средой. Комплекс их практических навыков, положительных знаний снимает имевши-еся ранее недооценки общественного устройства, уровня развития экономики, условий быта в целом. Далеко не примитивными к тому времени были проявления общественного сознания в искусстве, религиозно-культовых представлениях, уровень которых можно соотнести с разви-тым этапом родового строя. {284}Исследования на Дону памятников мезолитической эпохи заполняют существенный пробел в изучении последующего за верхним палеолитом этапа древней истории нашего края. Буквально в последнее время, уже после того, как рукопись книги была подготовлена к публикации, археологи нашли новые мезолитические стоянки, ко-торые подтверждают факт прихода на Дон групп позднемезолитического населения из юго-восточных пределов нашей страны. Этот процесс связан с передвижением, охватившим насе-ление широких пространств Евразии.Сформировавшийся затем на Дону комплекс ранних неолитических материалов оказался весьма своеобразным, что и позволило выделить средне-донскую неолитическую культуру. Отличаясь от культур сопредельных областей лесостепной зоны Восточной Европы, она в то же время имеет некоторые общие черты с ранненеолитиче-ской верхневолжской культурой, что, видимо, связано с некоторой общностью этнического компонента. Позднее наметились контакты населения Дона с племенами культур западных (днепро-донецкой) и восточной (средневолжской) территорий. Фиксируются также связи местного населения, хотя и ограниченные, с областью распространения культур неолита Ниж-него Дона и Северного Прикаспия, что в целом помогает решению вопросов датировки ранне-го периода Среднедонской неолитической культуры. Нарушение этнического единства и отно-сительной замкнутости местных племен проявилось на втором этапе развития культуры, с проникновением из северного этнокультурного мира носителей рязанско-долговской культуры с ямочно-гребенчатой керамикой и с приходом в Лесостепное Подонье с юга ранних энеоли-тических групп населения. В связи с этим значительная часть прежнего населения мигрирова-ла в северном и западном от донской территории направлениях. Примерно около середины III тыс. до н. э. здесь появляются новые группы северных племен, сформировавших рыбноозер-скую культуру.Раскопки последних лет позволили археологам впервые поставить вопрос о существовании на донской территории энеолитической эпохи. Более того, здесь выявлены па-мятники трех культур (нижнедон-{285}ской, среднестоговской, репинской), материалы кото-рых снимают преграду для оценки данной эпохи в пределах лесостепного и степного регионов Восточной Европы. Каждая из названных культур входила в обширные культурно-исторические образования, для которых характерно единство экономического базиса, форми-рование сходного мировоззрения, включая религиозно-культовые представления; существова-ние активных контактов в самых разных формах; в известной степени общность происхожде-ния. Каждая из культур обладает и определенными специфическими признаками в материаль-ном и духовном развитии.Однако, несмотря на появление новых археологических источников, эпоха энеолита на Дону требует дальнейшего исследования. Пока еще остаются неясными си-стема взаимодействия разнокультурных группировок, характер социальной организации, мно-гие аспекты экономики, быта, мировоззрения и т. д.Что касается начальных этапов эпохи брон-зы, то сейчас уже стало возможным говорить о расселении из Нижнего Поволжья и Нижнего Подонья на среднедонскую территорию древнеямных племен. Причины этого процесса следу-ет искать в сфере экономики населения, практиковавшего кочевое скотоводство с овцеводче-ской специализацией. Такая форма хозяйствования предполагала прежде всего полное освое-ние глубинных степных пастбищ и лесостепных районов. По имеющимся материалам можно говорить о мирном характере взаимоотношений пришлых групп с местным населением — но-сителями репинской культуры, в основном коневодами — потомками выходцев из тех же юж-ных районов. Специфика лесостепи и активные контакты с местным населением наложили отпечаток на характер экономики древнеямных племен и вызвали тенденции к оседлости. Бо-лее определенно сейчас можно говорить об индо-иранской принадлежности среднедонских древнеямных племен и о сложных социальных явлениях, предполагающих сословное оформ-ление их общества.Причиной разложения устоев родового строя явилось дальнейшее развитие производительных сил на базе производящей экономики. Материалы Павловского могильника позволяют, в частности, ставить вопрос {286} о выделении в древнеямном обществе категории ремесленников, то есть вопрос об истоках второго крупного общественного разделения тру-да.На рубеже III—II тыс. до н. э. в среду древнеямных племен проникли новые группы насе-ления — племена катакомбной культуры с иными традициями: погребальные сооружения — катакомбы; ритуальная посуда — курильницы; орнаментальные построения в виде концентри-ческих кругов; обряд положения умерших скорченно на правом боку преимущественно с юж-ной ориентировкой; искусственная деформация головы и другие. Сохраняя ямно-катакомбный облик, местная культура обогащалась путем активных контактов с синхронными культурами Северного Кавказа, Предкавказья, Поволжья и Донца. Контакты не исключают и прямого про-никновения сюда в ограниченных масштабах носителей этих культур.Многое удалось узнать о происхождении и характере абашевской культуры Дона, тоже принадлежавшей среднему пе-риоду эпохи бронзы. Абашевские племена предстают перед нами как скотоводы и земледель-цы, с ярко выраженным сословным оформлением общества, с хорошо налаженным бытом, где немалую роль играли военные навыки. На это указывают частые находки каменных наконеч-ников стрел и других видов оружия, а также находки псалиев — деталей конской упряжи для боевых колесниц и открытие погребений военных вождей. Может возникнуть вопрос, право-мерно ли предполагать сосуществование на среднедонской территории племен катакомбной и абашевской культур? Если следовать за традиционным представлением о строгом территори-альном разграничении археологических культур, то действительно, вопрос этот не будет рито-рическим. Однако необходимо учитывать, что существование сложных чересполосных пере-плетений разнородных этнических групп подтверждается большим количеством примеров из этнографии. А вот причины появления таких сложных явлений еще предстоит выяснить ар-хеологам. Изучение взаимоотношений населения двух культур уже сейчас дает основание го-ворить о далеко не всегда миролюбивом их характере.Завершающий этап эпохи бронзы в нашем крае {287} представлен, главным образом, памятниками срубной культуры. Раскопки курганов и поселений, находки кладов вещей раскрывают дальнейший процесс развития древ-них обществ накануне крушения родового строя. Совершенно по-новому сейчас может оцени-ваться уровень производств срубных племен и особенно — бронзолитейного производства, что стало возможным благодаря раскопкам мастерских металлургов-литейщиков на Мосоловском поселении.Что касается эпохи раннего железа на Среднем Дону, то пока можно констатировать существование здесь весьма сложных этнических и политических процессов, далеко не всегда поддающихся определению. Археологами выделена своеобразная культура — среднедонская лесостепная, которая на протяжении всего своего существования испытывала заметное влия-ние со стороны скифского этнокультурного мира. Не меньшего внимания заслуживают поиски и исследования сарматских памятников и сопоставление их результатов с данными древних письменных источников по истории сарматских племен.Следующий этап истории нашего края связан с проникновением сюда значительных масс восточнославянского населения, которое началось, как свидетельствуют археологические источники (к сожалению, письменных прак-тически нет), не ранее VIII века. Это отнюдь не исключает, что в будущем появятся материалы, которые дадут возможность говорить о более раннем заселении славянами данного района. В VIII— IX веках, возможно и в начале Х века, край заселялся выходцами с бассейна Верхней Оки и из Среднего Поднепровья. Славяне пришли сюда с вполне сложившейся экономикой. Пашенное земледелие, металлургия и металлообработка (в том числе и цветных металлов), охота, рыболовство — вот основные направления хозяйственной деятельности донских славян. Славянами осваивался край, который являлся восточным и юго-восточным пограничьем сла-вянского мира, и этим объясняются определенные особенности их культуры: поселения глав-ным образом расположены на высоких мысах; развитая система оборонительных сооружений; влияние на материальную культуру южных соседей — алано-болгар и т. д. Вторжение пече-{288}негов и половецкая угроза заставили донских славян покинуть обжитой район, каким в ту пору являлся Верхний и Средний Дон.С юга территория донских славян примыкала к севе-ро-западному пограничью Хазарского каганата, заселенному аланами и болгарами, создавши-ми очень высокую культуру с развитой каменной фортификационной архитектурой, ремеслом (гончарным, металлообрабатывающим, ювелирным и т. д.), со своеобразным искусством и по-гребальным обрядом. В первой половине Х века печенеги вынудили алано-болгарское населе-ние оставить свои поселки.Бассейн Дона в последних веках I тысячелетия н. э., то есть в эпоху формирования и укрепления Древнерусского государства, оказался весьма сложным в этниче-ском и историко-политическом отношениях регионом. Соседство славян и алано-болгар втор-жение сюда в IX веке угров, а в Х веке печенегов, расположение на восточном порубежье сла-вянского мира и на перекрестке торговых путей, связывающих Киев с Востоком, — все это да-ло возможность Б. А. Рыбакову назвать данный регион «Воронежским узлом». И, вероятно, распутав этот узел, можно будет ответить на многие пока еще неясные вопросы из истории нашего края в раннем средневековье.Одним из составных и, пожалуй, наиболее запутанным и неясным в «Воронежском узле» является вопрос о местонахождении города Вантита. Арабские историки, географы, путешественники, которые смотрели на славянский мир с востока, обра-щали внимание прежде всего на население восточных районов славянской земли. У Гардизи можно прочесть: «на крайних пределах славянских есть город, называемый Вантит». Где и как найти археологический эквивалент этому письменному сообщению? Отдельные исследователи связывали Вантит с Краковом, с Киевом, с другими средневековыми славянскими городами, но эти попытки сразу следует признать неудачными: все источники, упоминающие Вантит, отмечают, что расположен он на восточной окраине славянского мира, и безусловно права А. Н. Москаленко, подчеркивая, что «этот город следует искать где-то на берегах Дона и Вороне-жа, где находился самый восточный рубеж {289} славянского мира» (А. Н. Москаленко. Сла-вяне на Дону (Боршевская культура). Воронеж, 1981. С. 78). Она сопоставляет Титчихинское городище — самое южное из всех славянских донских городищ с письменными источниками и высказывает предположение, что именно это городище было знакомо восточным купцам и оно могло попасть в поле зрения арабских авторов (А. Н. Москаленко. Славяне на Дону. С. 79). Действительно, на Титчихинском городище обнаружены и восточные изделия из стекла, и арабские монеты, и кости верблюда (наиболее приспособленного животного для длительной караванной торговли), и многое другое, свидетельствующее о широких торговых функциях Титчихинского городища. Одним словом, предположение А. Н. Москаленко не лишено осно-ваний.Несколько иного мнения придерживается Б. А. Рыбаков, изучавший торговый сухопут-ный путь из Булгара в Киев. В ряде работ он пишет о возможности совмещения средневеково-го Вантита с городищем Михайловский кордон, расположенным на реке Воронеже (Воронеж-ское водохранилище) в черте современного г. Воронежа (пос. Рыбачье). Б. А. Рыбаков сопо-ставляет это городище с одним из крупнейших городов Волжской Болгарии — Суваром. Дей-ствительно, Михайловский кордон — одно из самых значительных славянских поселений на реке Воронеже. Его площадь около 9 гектаров, видны западины более 600 жилищ, оно укреп-лено двумя линиями валов и рвов, но не по периметру, как считает Б. А. Рыбаков, а лишь с од-ной из сторон — со стороны плато. Городище исследовалось нами в 1985 и 1989 годах. Рас-копки внешней (первой) линии укреплений показали, что здесь в IX веке была сооружена ли-ния деревянных срубов, ширина которых 2 м, длина вдоль вала 2,2—2,5 м. В отдельных местах они сохранились до четырех венцов — 0,5—0,6 м. Срубы заполнены землей. Какова была их высота в момент функционирования поселения на месте Михайловского городища — сказать трудно, но не менее 2—2,5 м. На расстоянии около 2 м от линии срубов с внутренней стороны выявлено деревянное наземное сооружение размером 2,5?3 м, внутри которого находились остатки печи-каменки. Постройка эта сохранилась очень плохо, но тем не ме-{290}нее она вполне сопоставима с клетями, примыкающими к линии срубов на Титчихинском городище, которые сохранились несколько лучше, но не имели отопительных сооружений. На городище Михайловский кордон также выявлены предметы, свидетельствующие о торговых связях с арабским миром и южными соседями. К сожалению, раскопки городища Михайловский кор-дон и Титчихинского не сопоставимы. На Титчихинском площадь вскрыта многократно боль-ше и, следовательно, материалов для его характеристики получено больше. Но на основе всех вышеперечисленных фактов городище Михайловский кордон может претендовать на место, где арабские авторы размещали славянский город Вантит.Казалось бы, и Титчихинское горо-дище, и Михайловский кордон имеют одинаковые шансы носить древнее название Вантит, ес-ли бы не одно обстоятельство. Город Вантит, судя по арабским источникам, и с этим согласен Б. А. Рыбаков, стоит в земле вятичей. В главе, посвященной донским славянам, при описании погребального обряда мы обращали внимание читателя, насколько он различен на Среднем Дону, где расположено Титчихинское городище, и на реке Воронеже. У славян, живших на Дону, он характеризуется чертами, позволяющими считать их вятичами, а воронежских славян погребальный обряд связывает с иной группой восточных славян. И если привлечь эти, каза-лось бы, косвенные данные, то приоритет называться городом Вантитом остается за Титчихин-ским городищем, так как именно это городище находится в земле вятичей. И все-таки этот во-прос нельзя считать решенным. Мы высказали здесь лишь свое понимание его. Требуются или новые источники (и письменные, и археологические), или новое прочтение уже имеющихся. Проблема Вантита остается.А вот еще одна неясная, запутанная страница средневековой исто-рии народов юго-востока Европы. В сведениях арабских географов и историков среди славян, русов, хазар и других народов встречается имя буртасов. Сообщения эти, с одной стороны, разнообразны и позволяют судить о многих сторонах их хозяйственной и политической жизни, с другой — очень противоречивы и вызвали очень серьезные спо-{291}ры среди ученых об их географическом расположении и о том, какие археологические памятники с ними можно свя-зать. Среди нескольких десятков гипотез (бассейн рек Суры, Цны, Мокши; территория Средне-го Поволжья; лесостепное Волго-Камье и многие другие) наше внимание привлекает та, что высказана археологом, кандидатом исторических наук Г. Б. Афанасьевым — о возможности связать с буртасами алано-болгарские памятники, в том числе и Маяцкий комплекс (крепость, селище, могильник), о которых шла речь в главе «На южных рубежах славянского мира». В пользу этого, как считает Г. Е. Афанасьев, свидетельствуют следующие факты: 1) реку Буртас вполне можно отождествить с Доном, который настолько близко подходит к Волге, что неко-торые восточные авторы, по мнению Г. Е. Афанасьева, принимали Дон за приток Волги (Ити-ля), к западу от которой, как свидетельствуют арабские источники, обитали буртасы; 2) хозяй-ство буртасов, судя по письменным источникам, полностью соответствует тем данным, кото-рые характеризуют хозяйство населения, обитавшего в условиях лесостепи: земледелие, жи-вотноводство, охота, пчеловодство; 3) археологические памятники буртасов должны быть да-тированы VIII—Х вв.Все эти три критерия соответствуют и территории, и характеру памятни-ков алан лесостепного Дона.Понимая ответственность, которую возлагает на себя исследова-тель, предлагая то или иное решение вопроса, хотели бы отметить некоторые, на наш взгляд, недостаточно аргументированные позиции Г. Е. Афанасьева. Это касается отождествления ре-ки Буртас с Доном и локализации территории расселения буртасов на основе сведений об их хозяйственной деятельности. И оседлое животноводство, и пашенное земледелие, и такие про-мыслы, как охота и бортничество, значительно в большей степени характерны для более север-ных районов лесостепи, нежели для самого пограничья степи и лесостепи, где, собственно, и расселились донские алано-болгары. Думается, что археология далеко не исчерпала свой воз-можности и в решении этой задачи — поиск новых групп памятников, которые можно было бы связать с буртасами, более углубленное исследование уже известных памят-{292}ников в тех районах, в которых исследователи локализуют буртасов. Ведь и на археологической карте Воронежской области восточные районы и прилегающие территории являются еще белым пятном, и даже те незначительные работы, которые проводят воронежские археологи и специ-алисты из соседних областей, вселяют надежды на обнаружение при целенаправленном обсле-довании Хопра, Медведицы, Вороны, Савалы и их притоков — памятников, которые вполне могут быть связаны с буртасами. Здесь уместно напомнить, что еще М. И. Артамонов и С. А. Плетнева размещали буртасов в междуречье Хопра и Медведицы. Загадка буртасов остает-ся.Совсем недавно археологам пришлось столкнуться и еще с одной тайной, хранившейся в земле не менее тысячи лет. Случилось это при раскопках Второго Власовского могильника (в непосредственной близости от Первого). От очередного объекта — сравнительно невысокой насыпи — ожидались те же результаты, что и от ранее раскопанных курганов: погребения эпо-хи бронзы, сарматские погребения, возможно — захоронения средневековых кочевников. Од-нако после снятия насыпи, при зачистке материковой глины, выявилась совершенно неожи-данная картина: вместо строго оконтуренных темных пятен от погребений по широкой площа-ди (более 200 кв. м) разветвились следы взаимопереплетающихся ходов. Но это были не ходы сурков или кротов, нередко встречаемые в курганах, а более крупные лазы с прямыми стенка-ми и ровными полами, с определенной планиграфической системой в целом. К тому же в во-сточной части сооружения прослежено несколько вертикальных колодцев, от которых на по-гребенной почве (на уровне древней дневной поверхности) сохранились материковые выкиды. Заметим, что прокладывать под землей ходы было делом непростым, ибо современному чело-веку среднего роста и скромной комплекции можно туда проникнуть разве что на корточках или ползком. Для освещения при рытье использовались деревянные факелы. Об этом поведали многочисленные вкрапления угольков на полу ходов. Все лазы сходились к центру, к обшир-ной прямоугольной яме. В ее центральной части находилась глубокая столбовая ямка, забуто-{293}ванная щебнем. По профилю насыпи удалось проследить, что яма представляла собой остатки довольно любопытной конструкции с земляным купольным сводом. Легко себе пред-ставить, что здесь, в центре юртообразного сооружения, стоял деревянный или каменный идол, который позднее (но неизвестно когда) был извлечен и вывезен. Здесь же, у алтаря, было со-вершено ритуальное захоронение взрослого человека. Так археологам посчастливилось от-крыть подземное святилище — лабиринт. Но одновременно возникло множество вопросов, и первый из них: кому могло принадлежать святилище? О времени его сооружения помогли узнать жертвенники из западной части лабиринта. Некоторые из них представляли собой от-члененные передние ноги и головы лошадей. А одна такая голова сопровождалась прекрасно сохранившимися железными удилами, датируемыми на основе аналогий VIII—X веками нашей эры! Покажется странным, но эта находка еще больше окутала тайной древний объект. Подземное святилище-лабиринт, и вдруг средневековье? Ученые достаточно хорошо осведом-лены о религиозных представлениях и культовых сооружениях этнокультурных образований средневековья: и славян, и тюрков, и алано-болгар, и финно-угров, — тех народов, которые в той или иной степени были связаны с территорией Среднего Дона. Ведь от той поры дошли до нас не только вещественные источники, но и письменные свидетельства. И ни в какие рамки имевших место религиозных и идеологических воззрений средневековья власовское святили-ще-лабиринт не вписывается! Оно не должно было возникнуть, но оно существует!Может быть, капище принадлежало «отщепенцам» — отделившейся от основного этнического масси-ва группе тюркского происхождения и видоизменившей установки в духовной сфере? Ведь знаем же мы о существовании религиозных сект, отошедших в своем мировоззрении и риту-альных действиях от основных направлений развития мировых религий.Или, может быть, да-ли о себе знать реминисценции традиций, отстоящих на несколько тысячелетий в глубь исто-рии, когда сооружался кносский подземный лабиринт архаической Греции, еще более древ-{294}ние лабиринты Беломорья, Мастищенских мысов, Стоунхенджа? Но как в таком случае могли реально сохраняться связующие звенья между разными эпохами? Кстати, несколько слов о преемственности и силе традиций. На Власовских могильниках обнаружен некрополь жре-цов ямно-катакомбного времени; здесь же открыты более поздние захоронения абашевских вождей-жрецов эпохи бронзы с признаками проведения сложных религиозно-культовых обря-дов; в здесь же — средневековое капище. Может быть, место, отмеченное совершением рели-гиозных обрядов, становилось заповедным, и молва о его особом назначении передавалась из поколения в поколение на протяжении тысячелетий?А могло все это быть и вне связи друг с другом: сходство мотивировалось возникновением похожих условий быта. А нет ли тут связи с буртасами? Ведь бассейн Вороны, да и хронология (VIII—X вв.) капища этому не противо-речат.Но так или иначе, тайна пока остается нераскрытой.С середины XI века господствующей силой в южнорусских степях и прилегающих районах лесостепи стали половцы. В русско-половецком пограничье, а нередко и в глубине половецкой земли селились так называемые бродники — выходцы из древнерусских земель и из кочевнического мира. Примерами таких поселений могут быть Шиловское, Дронихинское и другие. Исследованные в последние годы Животинное, Семилукское, Холкинское городища фиксируют границы древнерусских и поло-вецких земель.Проведенные археологические исследования древнерусских поселений на реках Дон и Воронеж, к сожалению, не разрешили многолетний спор о возможном существовании и локализации города Воронежа в XII веке. Этот вопрос по-прежнему остается открытым.С вторжением монголо-татар в 30-х годах XIII века в истории населения Воронежского края от-крывается новая страница, при написании которой данные археологии играют значительно меньшую роль, так как возрастает — количество письменных источников. {295}***Еще раз зададим себе вопрос: все ли мы знаем о времени, столь отдаленном от нас? Конечно, нет.Новые находки ставят перед археологами новые вопросы. Например, какие социальные факторы кроются за находками в детских палеолитических погребениях жезлов — инсигний власти? При какой системе взаимоотношений, в какой степени и кем осуществлялась власть? Переда-валась ли она по наследству и по какой линии? Осознавались ли, и в какой мере, индивиду-альные качества людей? Ведь наделена же индивидуальными чертами человеческая скульптур-ка того времени! Почему некоторые погребения сопровождаются многочисленными вещами и в целом несут следы пышной обрядности? Заметим, что эти, как и целый ряд других вопросов, обращены в глубь не одного и даже не пяти тысяч, а двух с лишним десятков тысячелетий! Раскопки стоянок в Костенках продолжаются. И как знать, может быть, очень скоро появятся такие вещественные доказательства, с помощью которых удастся решить пока открытые во-просы. Но обязательно появятся новые проблемы. В этом диалектика познания мира.На архео-логической карте края еще очень много белых пятен, не тронутых археологами. Многие реки из 588 еще ждут археологических разведок, и кто сейчас скажет, какие яркие источники они могут дать! Буквально в последние годы начались поиски археологических памятников в во-сточных районах нашей области (по рекам Хопру, Вороне, Савале, Карачану), а сколько уже открыто нового! Поселения эпохи бронзы, городища — ровесники скифов, курганы сарматов и половцев. И самое удивительное — раннеславянские неукрепленные поселения! А что впе-реди? Что таит в себе наша земля?А разве памятники, которые считаются изученными (многие из них упомянуты в этой книге), исчерпали свои возможности? Тоже нет. На Маяцком селище раскопанная площадь составила около 5000 квадратных метров, изучено 50 построек различно-го назначения, около 20 погребений. Этого вполне достаточно для того, чтобы сделать первые обобщения, первые выводы, чтобы приоткрыть завесу над давно извест-{296}ным великолеп-ным памятником. Но ведь вся площадь поселения около 40 гектаров, то есть 400 000 квадрат-ных метров и, таким образом, раскопана лишь одна восьмидесятая часть поселения! Так все ли мы знаем о населении, жившем здесь тысячу лет назад? Можно только представить, сколько еще жилищ, погребений, а возможно, и культовых сооружений скрыто под слоем земли на Маяцком селище, сколько новых вопросов и ответов таят они в себе!В одном километре от Бе-лой горы вверх по течению реки Воронежа расположено древнеславянское кладбище (о нем сообщается в главе «О чем молчат летописи?»). Раскопано здесь за несколько полевых сезонов 60 курганов — лишь десятая часть всего могильника. 60 курганов дали возможность просле-дить погребальный обряд, наметить этническую историю славянского населения в данном районе в эпоху средневековья. Но оставшиеся более 500 курганов в будущем существенно до-полнят наши знания о донских славянах, а может быть, в чем-то и изменят их.Перечень подоб-ных примеров можно было бы и продолжить.Археологи по разным причинам заканчивают ис-следование того или иного памятника. Во-первых, некоторые из памятников в силу большой площади невозможно сейчас раскопать полностью.Во-вторых, археологи хорошо понимают, что будущее науки связано и с совершенствованием методики полевой работы, и с более ши-роким внедрением в археологию методов естественных наук. Например, Черкасская стоянка, расположенная в устье Битюга на его правом берегу при впадении в Дон (Павловский район Воронежской области) — великолепный многослойный памятник. Здесь селились люди с не-большими перерывами от неолита до поздней бронзы (с V до конца II тысячелетия до н. э.). Но, к сожалению, копать его в объеме, каком хотелось бы, невозможно, так как самые ранние культурные слои лежат ниже современного уровня воды в Битюге и работа напоминала бы «подводную археологию». А таких неолитических стоянок немало в Донском бассейне. Оста-ется надеяться, что в будущем и техническая, и методическая оснащенность археологии позво-лит обратиться к {297} памятникам, которые пока недоступны для изучения.Ученые уже сей-час начинают заботиться о сохранении для грядущих поколений наследства древних времен. Например, в США разработана концепция — «Этика консервации памятников», в основе ко-торой находится положение о том, что поскольку памятник культуры является контейнером информации о деятельности человека в прошлом, а потеря археологических объектов невос-полнима, то, следовательно, они должны в большей степени сохраняться для будущих исследо-вателей, которые смогут вооружиться более совершенной методикой в сравнении с имеющейся сейчас. Данная концепция подкрепляется целой системой важных мероприятий. В частности, уже несколько десятков университетов США готовят специальные кадры по охране памятни-ков. Добавим, что аналогичные мероприятия проводятся и в ряде других стран.В-третьих, ар-хеологические раскопки каждый раз дают огромное количество нового материала, который археолог должен «переварить». Для непосвященного человека это просто груда черепков, ко-стей, обломков изделий из металла, камня, кости; для археолога — предметы анализа. Их надо систематизировать, извлечь из них историческую информацию.Каждые 15—20 лет количество археологических источников по всем периодам удваивается, а методы их обработки меняются очень медленно. Поэтому часто археолог приостанавливает раскопки памятника, чтобы подве-сти итоги его исследования, а нередко и с тем, чтобы возвратиться к нему вновь через какое-то время, но уже с новыми задачами и вопросами.Сколько еще нераскопанных курганов, поселе-ний, стоянок, сколько еще тайн хранит воронежская земля, сколько еще предстоит открыть, разгадать!«Московские ведомости» от 16 апреля 1895 года сообщали о том, что в селе Воробье-во (тогда Богучарского уезда Воронежской губернии) при строительстве железнодорожных со-оружений обнаружено захоронение богатого воина с лошадью. При нем находились меч, нако-нечники копий, стрел, украшения. Как предполагают, это одно из немногочисленных погребе-ний древних венгров, оставленных ими в восточной Европе. О находке мы знаем мало, так как погребение об-{298}наружено случайно и специалистами не исследовалось.Но обратимся к письменным источникам. Византийский император X века Константин Багрянородный пишет: «...народ турок (так он называет древних венгров) имел древнее поселение близ Хазарии, в местности, называвшейся Леведия — по прозвищу их первого воеводы... Они жили вместе с хазарами в течение трех лет, воюя в качестве союзников хазар во всех их войнах».Итак, совер-шенно очевидно, что венгры вступали в контакт с населением Хазарского каганата. Где это могло произойти? Надо полагать, в бассейне Дона, куда распространялись владения хазар, и где, как предполагают многие и советские, и венгерские исследователи, находилась легендар-ная страна Леведия. Наверное, какой-то отпечаток наложили древние венгры и на культуру донских славян: на их поселениях обнаружены некоторые древневенгерские украшения. А может быть, именно из-за опасности со стороны венгров и были впервые построены укрепле-ния на Титчихинском городище? Много возникает вопросов, гипотез, предположений в связи с изучением древней истории венгров «на пути обретения ими родины».То же самое можно сказать о любой исторической эпохе нашего края. Вот почему воронежские археологи каждый новый сезон максимально используют для раскопок, разведки новых памятников — свидетель-ств исторического прошлого воронежской земли.Позволим себе несколько отвлечься и пред-ставить, как будет археолог собирать информацию в самом недалеком будущем. Вот он скло-няется над картой и видит: вдоль берега реки протянулась цепочка кратковременных стойбищ, а чуть выше разместился родовой поселок, справа от которого, в полутора километрах, четкие контуры грунтового могильника. Все памятники еще залегают под толщей земли, а археолог не только знает об их местонахождении, но вполне информирован о степени их насыщенно-сти, размерах, остатках построек, а главное, какому археологическому периоду принадлежит каждый из памятников.Можно ли быть обладателем такой «волшебной» {299} карты? Оказы-вается, можно. Правда, для этого требуется подготовить и осуществить программу космиче-ских съемок, которые с помощью электроники и специальной оптики способны уловить лю-бые микропосадки и другие признаки, скрытые под землей...Но это впереди, а пока археологи мечтают о машине, бульдозере и скрепере, тратя, как правило, массу времени, нервов и средств на их аренду. И очень многое в деятельности археологов держится только на энтузиаз-ме.Рискнем в последний раз утомить читателей небольшим отступлением.В нашей стране име-ется достаточное количество законодательных актов, предусматривающих целый комплекс ме-роприятий по охране и использованию памятников археологии, включая ответственность за нарушение правил их охраны. Вместе с тем нам приходится говорить о проблеме охраны ар-хеологических памятников, поскольку они гибнут десятками и сотнями, и серьезной ответ-ственности за их гибель пока никто не понес. Считаем, что за этим кроется не только пример низкой культуры отдельных должностных лиц, связанных с землепользованием, но и несовер-шенство самих законодательных охранительных актов, провозглашающих памятники археоло-гии «бесценным достоянием государства». Практика показывает, что понятие «бесценный» чаще обезличивает тот объект, к которому оно прилагается, и к тому же находится в явном противоречии с общепризнанным «все познается в сравнении». Давно назрела необходимость введения стоимостных оценок археологических материалов. Этические нормы при этом никак не пострадают, ибо археологические памятники остаются собственностью государства. А вве-дение стоимостных оценок поможет по-настоящему оценить и труд археологов. Будет прямая выгода и государству в деле охраны своей собственности при реальном учете тех усилий, ко-торыми она создается. Заметим, что в целом ряде развитых стран уже давно проведена такая работа, включая издание специальных каталогов, и, судя по ним, даже такой ординарный «представитель» археологических материалов, как глиняный сосуд, оценивается не в одну ты-сячу долларов! А сколь бо-{300}гаты вещевым содержанием донские памятники, думается, нам удалось показать в предшествующих главах.Воронежская земля богата археологическими па-мятниками, но их количество не безгранично. Им, вероятно, тоже есть какой-то предел. Да и сами памятники не вечны. Благополучно простояв тысячелетия и столетия, они исчезают с ис-торической карты. Причины тому разные. Одни из них раскапываются археологами и безвоз-вратно разрушаются. Но таких памятников, к сожалению, чрезвычайно мало. Значительно больше других. Возьмем, к примеру, древние курганы. Среди них есть насыпи прямо-таки ги-гантских размеров. Можно только догадываться, какие тайны скрывают земляные великаны!А между тем курганы продолжают разрушаться и при установке на них геодезических знаков, и особенно — при распашке полей. Тысячи их уже исчезли под лемехом плуга, многие ждет та же участь, если не будет организована их охрана.Разрушаются не только курганы. Древние стоянки, селища, а нередко и городища разделяют ту же судьбу.Остается надеяться, что в тех хозяйствах, на землях которых расположены курганы и другие памятники, правильно будут подходить к проблемам их охраны и изучения. И археологам удастся воссоздать новые главы в неписаной летописи минувших тысячелетий. {301}СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫМаркс К. Вынужденная эмиграция. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 8.Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 20.Энгельс Ф. Происхож-дение семьи, частной собственности и государства. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 21.Ленин В. И. Социализм и религия. — Полн. собр. соч. — Т. 12.Ленин В. И. О государстве. — Полн. собр. соч. — Т. 39.Валукинский Н. В. По следам древних предков. — Воронеж, 1940.Замятнин С. Н. Очерки по доистории Воронежского края. Каменный и бронзовый век в Во-ронежской губернии. — Воронеж, 1922.Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ. — Л., 1976.Москаленко А. Н. Памятники древнейшего прошлого Верхнего и Среднего Дона. — Воронеж, 1955.Очерки истории Воронежского края. — Т. 1. — Воронеж, 1961.Пряхин А. Д., Синюк А. Т. Древности из зоны Воронежского моря. — Воронеж, 1968.Семенов С. А. Раз-витие техники в каменном веке. — Л., 1968.Формозов А. А. Памятники первобытного искусства. — М., 1965.«Первопроходцы каменного века»Абрамова З. А. Палеолитическое искусство на территории СССР. — М.—Л., 1962.Абрамова З. А. Изображение человека в палеолитическом искусстве Евразии. — М.—Л., 1966.Борисковский П. И. Очерки по палеолиту бассейна Дона. Малоизученные поселения древнего каменного века в Костенках. — М.—Л., 1963.Герасимов М. М. Люди каменного века. — М., 1964.Григорьев Г. П. Верхний палеолит // Каменный век на тер-ритории СССР. — М., 1970.Ефименко П. П. Костенки 1. — М.—Л., 1958.Палеолит Костенков-ско-Борщевского района на Дону / Под ред. Н. Д. Праслова и А. Н. Рогачева. — Л., 1982. {302}Рогачев А. Н. Палеолитические жилища и поселения в Восточной Европе. — М., 1964.Тарасов Л. М. Гагаринская стоянка и ее место в палеолите Европы.— Л., 1979.«Полет стрелы»Афонюшкин В. А. Древний челн из села Щучье Воронежской области // «Труды Воро-нежского государственного университета». — Т. 51. — Воронеж; ВГУ. — 1958.Левенок В. П. К характеристике культур мезолита, неолита и бронзы в Воронежском Подонье // «Известия Воро-нежского государственного педагогического института». — Т. 45. — 1964.Левенок В. П. Долгов-ская стоянка и ее значение для периодизации неолита на Верхнем Дону // «Материалы и исследо-вания по археологии СССР» (далее — МИА). — Вып. 131. — 1965.Синюк А. Т. Стоянка Мона-стырская 1 как источник для выделения мезолита и периодизации неолита на Среднем Дону // «Археологические памятники на Европейской территории СССР». — Воронеж, 1985.Синюк А. Т. Население бассейна Дона в эпоху неолита. — Воронеж, 1986.Формозов А. А. Проблемы этно-культурной истории каменного века на территории Европейской части СССР. — М., 1977.«На пу-ти к металлу»Васильев И. Б., Синюк А. Т. Энеолит Восточно-Европейской лесостепи. — Куй-бышев, 1985.Кривцова-Гракова О. А. Степное Поволжье и Причерноморье в эпоху поздней бронзы // МИА. — 1955. — № 46.Либеров П. Д. Племена Среднего Дона в эпоху бронзы. — М., 1964.Мерперт Н. Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. — М., 1974.Пряхин А. Д. Абашевская культура в Подонье. — Воронеж, 1971.Пряхин А. Д. Древнее население Песчанки. — Воронеж, 1973.Пряхин А. Д. Поселения абашевской общности. — Воро-неж, 1976.Пряхин А. Д. Погребальные абашевские памятники. — Воронеж, 1977.Пряхин А. Д. Поселения катакомбного времени лесостепного Подонья. — Воронеж, 1982.Синюк А. Т. Энеолит лесостепного Дона // Энеолит Восточной Европы. — Куйбышев, 1980.Синюк А. Т. Репинская культура эпохи энеолита — бронзы в бассейне Дона // «Советская археология». — № 4. — 1981. {303}Синюк А. Т. Курганы эпохи бронзы Среднего Дона. — Воронеж, 1983.Синюк А. Т., Пого-релов В. И. Периодизация срубной культуры Среднего Дона // Срубная культурно-историческая общность. — Куйбышев, 1985.Черных Е. Н. Человек — металл — время. — М., 1972.«На окра-ине скифо-сарматского мира»Граков Б. Н. Скифы. — М., 1971.Замятнин С. Н. Скифский мо-гильник «Частые Курганы» под Воронежем (Раскопки Воронежской ученой архивной комиссии 1910—1915 гг.) — Советская археология. — Т. VIII. — 1946.Граков Б. Н. Ранний железный век. — М., 1977.Либеров П. Д. Памятники скифского времени на Среднем Дону // Свод археологиче-ских источников. — Вып. Д1—31. — М., 1965.Либеров П. Д. Проблема будинов и гелонов в све-те новых археологических данных // МИА. — № 151. — 1969.Медведев А. П. Сарматские памят-ники в лесостепном Подонье // Археология Восточноевропейской лесостепи. — Воронеж, 1980.Медведев А. П. Сарматское погребение близ г. Воронежа // Советская археология. — № 4. — 1981.Медведев А. П. О новом типе сарматских курганов // Древние памятники на территории Восточной Европы. — Воронеж, 1983.Рыбаков Б. А. Геродотова Скифия. — М., 1979.Смирнов К. Ф. Савроматы. — М., 1964.«О чем молчат летописи»Винников А. З. Славянское городище на Белой горе под г. Воронежем // Из истории Воронежского края. Вып. 6. — Воронеж, 1977.Винников А. З. Славянские курганы лесостепного Дона.— Воронеж, 1984.Ефименко П. П. и Третьяков П. Н. Древнерусские поселения на Дону // МИА. — № 8. — 1948.Куза А. В. Со-циально-историческая типология древнерусских укрепленных поселений IX — середины XIII вв. (методика исследования) // Археологические памятники лесостепного Подонья и Поднепровья I тысячелетия н. э. — Воронеж, 1983.Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне обра-зования Древнерусского государства // МИА. — № 152. — 1968.Москаленко А. Н. Городище Титчиха. — Воронеж, 1965.Москаленко А. Н., Винников А. З. Древнерусские археологические памятники на Верхнем и Среднем Дону (Материалы к археологической карте) // Из истории Воро-нежского края. — Воронеж, 1966.Москаленко А. Н. Славяне на Дону (Боршевская культура). — Воронеж, 1981. {304}Москаленко А. Н. О возникновении древнерусских поселений на Дону // Вопросы истории славян. — Воронеж, 1966. — Вып. 2.Москаленко А. Н. Славяно-венгерские отношения в IX в. и древнерусское население Среднего и Верхнего Дона // Проблемы археологии и древней истории угров. — М., 1972.Пряхин А. Д. Археологические памятники боршевской культуры на р. Воргол // Вопросы истории славян. — Воронеж, 1963. — Вып. 1.Пряхин А. Д., Винников А. З. Итоги исследования Малого Боршевского городища на р. Дон // Археология Во-сточноевропейской лесостепи. — Воронеж, 1980.Рыбаков Б. А. Путь из Булгара в Киев // Древ-ности Восточной Европы. — М., 1969.Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII — XIII вв. — М., 1982.Седов В. В. Восточные славяне в VI—XIII вв. // Археология СССР. — М., 1982.Третьяков П. Н. У истоков древнерусской народности. — М., 1970.Третьяков П. Н. Об истоках культуры роменско-боршевской древнерусской группировки // Советская археология. — № 4. — 1969.«На южных рубежах славянской земли»Артамонов М. И. История хазар. — Л., 1962.Афанасьев Г. Е. Исследование южного угла Маяцкой крепости в 1977—1979 гг. // Маяцкое городище. — М., 1984.Афанасьев Г. Е. Население лесостепной зоны бассейна Среднего Дона в VIII—X вв. // Археологические открытия на новостройках. — Вып. 2. — М., 1987.Винников А. З. Жилые и хозяйственные постройки Маяцкого селища (результаты раскопок 1975, 1977, 1978 гг.) // Маяцкое городище. — М., 1984.Ляпушкин И. И. Памятники салтово-маяцкой культуры в бас-сейне р. Дон // МИА. — № 62. — 1958.Плетнева С. А. О связях алано-болгарских племен Подо-нья со славянами в VIII—IX вв. // Советская археология. — № 1. — 1962.Плетнева С. А. От ко-чевий к городам // МИА.— № 142.— 1967.Плетнева С. А. Хазары. 2-е изд. — М., 1986.Плетнева С. А. Рисунки на стенах Маяцкого городища // Маяцкое городище. — М., 1984.Плетнева С. А. Маяцкое городище // Маяцкое городище.— М., 1984.Степи Евразии в эпоху средневековья // Археология СССР.— М., 1981.Флеров В. С. Маяцкий могильник // Маяцкое го-родище.— М., 1984. {305}Эрдели И. Венгры на Дону // Маяцкое городище. — М., 1984.«Перед суровым испытанием»Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII— XIV вв. о татарах и Восточной Европе // Исторический архив.— Л., 1940. — Т. 3.Каргалов В. В. Внешне-политические факторы развития феодальной Руси. — М., 1967.Монгайт А. Л. Рязанская земля. — М., 1961.Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях // МИА. — № 62. — 1958.Плетнева С. А. О юго-восточных окраинах русских земель домонгольского времени // КСИА. — Вып. 99.Плетнева С. А. Половецкие каменные изваяния I/ Свод археологических ис-точников. — Вып. Е4-2. — 1974.Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью Золотоордынских ханов. — М., 1966.Пряхин А. Д., Цыбин М. В. Раскопки многослой-ного Семилукского поселения // Археологические памятники эпохи бронзы Восточноевропейской лесостепи. — Воронеж, 1986.Пряхин А. Д., Винников А. З., Цыбин М. В. Древнерусское Ши-ловское поселение на р. Воронеж // Археологические памятники эпохи железа Восточноевропей-ской лесостепи. — Воронеж, 1987.Цыбин М. В. Погребения средневековых кочевников X— XIV вв. в Среднем Подонье // Советская археология. — № 3. — 1986. {306}УКАЗАТЕЛЬ АР-ХЕОЛОГИЧЕСКИХ ПАМЯТНИКОВАбашевский могильник эпохи бронзы (Чуваш-ская АССР) 22.Аверинское городище раннего железного века (Воронежская обл., Острогожский р-н) 177, 180, 182, 183.Александрия, поселение и могильник эпохи неолита — бронзы (Харьковская обл., Купянский р н) 19.Архангельское городище (Воронежская обл., Хохольский р-н) 19.Белогорские городища (I и II) и могильники (I—III) (г. Воронеж) 19, 38, 167, 194, 207, 215, 218, 256, 257, 277, 297.Беленджер, хазарский город (Дагестанская АССР) 229.Бельское городище ран-него железного века (Харьковская обл.) 186.Большой Липяг, энеолитическая стоянка (Липецкая обл.) 18.Бондарихинское поселение эпохи бронзы (Харьковская обл., Изюмский р-н) 162.Боршевские городища (Большое и Малое) и могильник (Воронежская обл., Хохольский р-н) 19, 36, 37, 38, 211, 213, 218, 220, 256.Борщево, серия палеолитических стоянок (Борщево I—IV) (Воронежская обл., Хохольский р-н) 29, 30.Борщево IV, поселение эпохи бронзы (Воронежская обл., Хохольский р-н) 19, 33, 116.Булгар, центр Волжской Болгарии (Татарская АССР) 213Бунарки, курганы эпохи бронзы (Воронежская обл., Бобровский р-н) 33.Введенские курганы эпохи бронзы (Липецкая обл., Хлевенский р-н) 18, 126.Верхнекарабутовское поселение эпохи бронзы (Воронежская обл., Подгоренский р-н) 19, 33, 123.Владимировские курганы эпохи бронзы (Воронежская обл., Лискинский р-н) 33.Власовский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Грибановский р-н) 19, 34, 130, 133, 134, 152, 153—155, 293, 295.Вогрэсовская дамба, поселение эпохи бронзы (г. Воронеж) 33, 137.Волошинские городища раннего железного века (Воронежская обл., Острогожский р-н) 19, 36.Воргольское славянское городище (Липецкая обл., Елецкий р-н) 18, 38, 215, 216, 278.Воробьевка, средневековое венгерское погребение (Воронежская обл., с. Во-робьевка) 298.Вязовский сарматский могильник (Тульская обл., Ефремовский р-н) 18, 136. {307}Гагаринская стоянка палеолитической эпохи (Липецкая обл., Задонский р-н) 18, 29, 59, 60.Глинище, неолитическая стоянка (Тамбовская обл., Мичуринский р-н) 18, 31.Гремячье, наход-ка бронзового кельта (Воронежская обл., Хохольский р-н) 137.Дмитриевский могильник (Белго-родская обл., Шебекинский р-н). Долговская неолитическая стоянка (Липецкая обл., Данковский р-н) 18, 32.Дронихинское поселение эпохи неолита-бронзы, могильник эпохи энеолита (Воронеж-ская обл., Таловский р-н) 19, 32, 78, 82, 84, 105, 109, 111, 123, 295.Дуровка, могильник раннего железного века (Белгородская обл., Алексеевский р-н) 36.Животинное городище (Воронежская обл., Рамонский р-н) 18, 39, 167, 186, 194, 203, 275, 276, 279, 282, 295.Задонск, находка бронзо-вого кельта (Липецкая обл.) 137.Иванобугорский могильник эпохи энеолита — бронзы (Воронеж-ская обл., Павловский р-н) 19, 32, 112, 123.Ильменский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Борисоглебский р-н) 19. Итиль, центр Хазарского каганата (низовья Волги) 198, 213, 255.Караяшниковский курганный могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Ольховатский р-н) 19, 33.Карбун, клад медных изделий трипольской культуры (Молдавская ССР) 105.Колосковская мезолитическая стоянка (Белгородская обл., Валуйский р-н) 19.Кондрашовский курганный могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Семилукский р-н) 18, 33.Копанищенские многослойные стоянки (I—III) (Воронежская обл., Острогожский р-н) 19, 32, 33, 82—84, 93, 103, 143, 146. Костенковские палеолитические стоянки (Костенки 1—21) (Воро-нежская обл. Хохольский р-н) 19, 28, 30, 35, 43, 46, 49, 51, 52, 57, 59, 60, 61, 63, 284.Костенковско-Борщевский палеолитический район (Воронежская обл., Хохольский р-н) 30.Краснолипье, курган эпохи бронзы (Воронежская обл., Репьевский р-н) 33.«Кубаева Могила», курган эпохи бронзы (Белгородская обл., г. Валуйки) 19.Кузнецовское городище (г. Воронеж) 19, 37, 207, 218, 256, 277. Куль-Оба, курган с захоронением представителя скифской знати (Крымская обл.) 169. {308}Липецкое славянское городище (г. Липецк) 194, 277. Лобовская неолитическая стоянка (Липецкая обл., Долгоруковский р-н) 18. Лысогорский славянский могильник (г. Воро-неж) 19, 36, 218.Масловское поселение эпохи бронзы (г. Воронеж) 19. Масловская палеолитиче-ская стоянка (Воронежская обл., Рамонский р-н) 30.Майкопский курган, захоронение вождя эпохи ранней бронзы (Адыгейская АО) 147.Мастищенские поселения ранней бронзы (I и II) и городище скифского времени (I) (Воронежская обл., Острогожский р-н) 19, 36, 116, 123, 125, 157, 158—161, 163, 177, 179—184. Мастюгинский могильник раннего железного века (Воронежская обл., Остро-гожский р-н) 19, 35, 36, 174.Маяцкое городище, комплекс памятников (крепость, селище, могиль-ник) салтово-маяцкой культуры (Воронежская обл., Лискинский р-н) 19, 39, 228, 230—244, 246—252, 255, 296. Мезинская палеолитическая стоянка (Черниговская обл.) 57. Михайловский кор-дон, славянское городище (г. Воронеж) 19, 218, 277, 290, 291.Монастырская стоянка эпохи мезо-лита (Воронежская обл., Аннинский р-н) 19, 83.Монастырщина 2, стоянка эпохи неолита (Туль-ская обл.) 18. Мосоловское поселение эпохи бронзы (Воронежская обл., Аннинский р-н) 19, 116, 135, 136, 288.Нальчикская гробница, усыпальница вождя (царя) эпохи энеолита — ранней бронзы (Кабардино-Балкарская АССР) 147. Нижняя Ведуга, курганный могильник эпохи бронзы (Воро-нежская обл., Семилукский р-н) 33.Никольский могильник эпохи энеолита (Днепропетровская обл.) 103.Новокумакские курганы эпохи бронзы (Казахская ССР) 156. Новоникольский сармат-ский могильник и поселение (Липецкая обл., Данковский р-н) 186.Новосильский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Семилукский р-н) 18, 33.Новотроицкое славянское городище (Сум-ская обл., Лебединский р-н) 224.Новоусманский курганный могильник эпохи бронзы (Воронеж-ская обл.) 19, 33.Новохоперский курганный могильник древнеямной культуры (Воронежская обл., г. Новохоперск) 119.Ольховатский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., р. п. Ольховатка) 19, 33.Отрожкинская стоянка эпохи неолита — бронзы (г. Воронеж) 19, 33. {309}Павловский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., г. Павловск) 19, 34, 119—121, 143, 148, 149, 152, 286. Пасековский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Кантемировский р-н) 19, 34.Пекшевское городище раннего железного века (Воронежская обл., Рамонский р-н) 36.Писаревский сарматский могильник (Воронежская обл., Рамонский р-н) 186.Плодосовхозный могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Павловский р-н) 142.Погоново озеро, мезолитиче-ское местонахождение (Воронежская обл., Каширский р-н) 30.Подзоровская неолитическая сто-янка (Тамбовская обл., Мичуринский р-н) 18, 31, 82.Подклетное, курганы эпохи бронзы (г. Воро-неж) 33. Подклетное, неолитическая стоянка (г. Воронеж) 31. Подпешное озеро, мезолитическое местонахождение (Волгоградская обл., Серафимовичский р-н) 30.Поляны, древние сыродутные горны (Воронежская обл., Верхнемамонский р-н) 242.«Попова Дача», поселение эпохи бронзы (г. Воронеж) 33. Придача, поселение эпохи бронзы (г. Воронеж) 33.Радченские курганы эпохи брон-зы (Воронежская обл., Богучарский р-н) 142.Репинское поселение эпохи энеолита (Волгоградская обл.), 19, 105.Репьевка, находка бронзового кельта (Воронежская обл., р. п. Репьевка) 137.Романово городище (Липецкая обл., Липецкий р-н) 18, 274—276.Россошь, курганы эпохи бронзы (Воронежская обл., г. Россошь) 33.Рудкино, находка бронзового кельта (Воронежская обл., Хохольский р-н) 137.Рыбачье, славянское городище (См.: Михайловский кордон) 194. Рыб-ное озеро, неолитические стоянки (Липецкая обл., Грязинский р-н) 18, 32, 82, 83.Рыкань, поселе-ние эпохи бронзы (Воронежская обл., Новоусманский р-н) 33.Савицкая неолитическая стоянка (Липецкая обл., Усманский р-н) 18, 32, 89.Санаторий им. М. Горького, славянское городище (См.: Кузнецовское городище) 201.Саркел — Белая Вежа, хазарская крепость, древнерусский го-род (Ростовская обл.) 198, 213, 235.Сасовские курганы эпохи бронзы (Воронежская обл., Репьев-ский р-н) 19, 32, 148.Семендер, хазарский город (Дагестанская АССР) 229. Семилукское городи-ще (Воронежская обл., г. Семилуки) 19, 38, 116, 271—273, 279, 282, 295. Сомовское поселение эпохи бронзы (г. Воронеж) 133. {310}Старая Калитва, находка бронзового кельта (Воронежская обл., Россошанский р-н) 137.Старая Криуша, половецкое святилище (Воронежская обл., Петро-павловский р-н) 264.Старая Тойда, неолитическая стоянка (Воронежская обл., Аннинский р-н) 32.Старо-Юрьевский могильник эпохи бронзы (Тамбовская обл., Старо-Юрьево) 18, 127.Сторожевое, городище раннего железного века (Воронежская обл., Острогожский р-н) 36.Староведугский курганный могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Семилукский р-н) 18.Стоунхэдж, мегалитическое сооружение (Англия) 160. Стояновский курганный могильник эпохи бронзы — раннего железного века (Воронежская обл., Острогожский р-н) 19, 34. Сунгирь, палеолитическая стоянка и погребения (Владимирская обл.) 56, 58, 63.Таврово, курганы эпохи бронзы (г. Воронеж) 33. Тавровское поселение эпохи бронзы и древнерусского времени (г. Воро-неж) 19, 269.Терешковский клад бронзовых орудий (Воронежская обл., Богучарский р-н) 137, 138.«Терешковский Вал», поселение и могильник эпохи неолита — бронзы (Воронежская обл., Богучарский р-н) 19, 162. Терновое, поселение эпохи бронзы (Воронежская обл., Семилукский р-н) 33.Титчихинское городище (Воронежская обл., Лискинский р-н) 19, 38, 195—198, 201, 203, 205, 211, 212, 222, 256, 290, 291. Третьяковский могильник эпохи бронзы и средневековья (Воро-нежская обл., Борисоглебский р-н) 19, 261.Улица Громова, курган эпохи бронзы (г. Воронеж) 33. Университетские стоянки эпохи неолита — бронзы (I—IV) и древнерусского времени (г. Воро-неж) 19, 32, 83, 89, 269. Утевский курган эпохи бронзы (Куйбышевская обл.) 147. Устье, неолити-ческая стоянка (Тамбовская обл., Мичуринский р-н) 18.Холки, древнерусское городище XI—XIII вв. (Белгородская обл., Чернянский р-н) 39, 279, 280, 281, 282, 295.Хохольский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., п. Хохольский) 19, 139, 140.Хреновое, курган эпохи бронзы (Воронеж-ская обл., Бобровский р-н) 143.«Частые Курганы», могильник раннего железного века (г. Воро-неж) 19, 35, 36, 169, 170, 172, 175, 177. {311}Черкасское, курганы эпохи бронзы (Воронежская обл., Павловский р-н) 34, 112.Черкасская стоянка эпохи неолита — бронзы (Воронежская обл., Павловский р-н) 19, 32, 76, 78, 82, 83, 84, 103, 105, 123, 297. Чернавская неолитическая стоянка (г. Воронеж) 82. Чертовицкая неолитическая стоянка (Воронежская обл., Рамонский р-н) 18, 32.Чертовицкий сарматский могильник (Воронежская обл., Рамонский р-н) 18, 36, 186.Чертовицкое славянское городище (Воронежская обл., Рамонский р-н) 194.Чехурский мо-гильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Петропавловский р-н) 117.Чир (река), энеолитический могильник (Ростовская обл.) 103. Чижовские поселения эпохи бронзы — раннего железного века (г. Воронеж) 19.Шапкино, поселение эпохи неолита — бронзы (Тамбовская обл.) 19.Шелаевские стоянки эпохи неолита — бронзы (Белгородская обл., Валуйский р-н) 19, 33.Шиловское поселе-ние эпохи неолита — бронзы и древнерусского времени (г. Воронеж) 19, 33, 143—145, 266, 267, 269.Ширяевский могильник эпохи бронзы (Воронежская обл., Калачеевский р-н) 19, 34.Шиловское славянское городище (г. Воронеж, пос. Шилово) 277, 295.Щучье, находки неоли-тических челнов (Воронежская обл., Лискинский р-н) 31.Ярлуковские неолитические стоянки (Липецкая обл., Грязинский р-н) 18, 32, 33. {312}ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬАбрамова З. А. — археолог, сотрудник Ленинградского отделения Института археологии АН СССР 302.Абу Ха-мид ал Гарнати — арабский путешественник XII в. 211. Агафирс, в греческой мифологии один из сыновей Геракла (см.: Геракл) 171.Агни — в древнеиндийской мифологии бог огня 151. Ал-Истахри — арабский путешественник и историк X в. 240.Андрианова-Перетц В. П. — филолог 192. Аннинский С. А. — историк 271, 305.Апраксин П. Н., граф — в 1911 г. председатель Воро-нежской архивной комиссии 169.Аргази Т. — румынский поэт (1880—1967) 16.Артамонов М. И. — археолог (1898—1972) 293, 305.Аспарух — протоболгарский хан VII в. 224.Афанасьев Г. Е. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 279, 292, 305.Афонюшкин В. А. — ис-торик (1922—1971) 303.Бадер О. Н. — археолог (1906—1980) 56. Батый — монгольский хан XIII в. 272, 273.Башилов В. А. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 36.Бендефи Л. — венгерский историк 271.Березуцкий В. Д. — археолог, сотрудник Воронежского педагогиче-ского института 130. Берестов В. — поэт.Бибиков С. Н. — археолог, сотрудник Ленинградского отделения Института археологии АН СССР 57. Блок А. — поэт (1880—1921) 101.Борисковский П. И. — археолог, сотрудник Ленинградского отделения Института археологии АН СССР 30, 302. Бунин И. — писатель (1870—1953) 259.Валукинский Н. В. — сотрудник Воронежского област-ного краеведческого музея в 1920—1922 (1925—1941) 37, 302. Вейнберг Л. Б. — воронежский краевед (1852—1901) 36. {313}Васильев И. Б. — археолог, сотрудник Куйбышевского педагоги-ческого института 303.Винников А. З. — археолог, сотрудник Воронежского государственного университета 275, 279, 304—306.Вишвакарман — в ведийской и индуистской мифологии боже-ственный творец Вселенной, поэт 148.Владимир — Киевский князь (X — нач. XI в.) 214, 217.Воронег — предполагаемое древнеславянское имя 277.Всеволод Большое Гнездо — Влади-мирский князь (1154—1212) 262, 269, 270.Всеволод Святославич — брат Игоря Святославича (см.: Игорь Святославич) 280.Гардизи — арабский историк XI в. 219, 289.Гелон — в древнегрече-ской мифологии один из сыновей Геракла (см.: Геракл) 171.Геракл — один из героев в древнегре-ческой мифологии 171. Герасимов А. А. — антрополог (1907—1970) 302. Геродот — древнегре-ческий историк (V в. до н. э.) 171, 183, 188. Глеб — Рязанский князь (XII в.) 262, 269, 270. Гмелин Иоганн Георг — один из первых академиков Российской Академии наук (1709—1755) 44. Город-цов В. А. — археолог (1860—1954) 28, 35. Горький А. М. — писатель (1869—1936) 37, 256. Граков Б. Н. — археолог (1899—1970) 304.Григорьев Г. П. — археолог, сотрудник Ленинград-ского отделения Института археологии АН СССР 302Гуляев В. И. — археолог, сотрудник Инсти-тута археологии АН СССР 36.Джебэ — монгольский военачальник XIII в. 281.Джеррах Ибн-Абдаллах ал Хаками — арабский полководец и наместник в Армении VIII в. 230.Ефименко П. П. — археолог (1884—1969) 28, 29, 30, 31, 37, 222, 302, 304.Ефимов К. Ю. — археолог, сотрудник Воронежского областного управления культуры 261.Загоровскнй В. П. — историк, профессор Воронежского государственного университета 273, 274, 277.Замятнин С. Н. — археолог (1899—1958) 28, 29, 31, 33, 96, 302, 304. Зверев С. Е. — воронежский краевед (1861—1920) 169. {314}Ибн-да Русте (Ибн Даста) — арабский писатель X в. 200, 211, 219.Ибн-Фадлан — арабский путешественник, историк X в. 212, 217, 244.Игорь Святославич — Новгород-Северский князь XII в. 280.Идриси — арабский путешественник, историк, географ XII в. 211.Каганкатваци Моисей — средневековый армянский историк 238, 244, 246, 247.Каргалов В. В. — историк 274, 306.Ковалевский А. П. — востоковед 213, 217.Коковцев П. К. — семитолог, академик (1861—1942).Константин VII Багрянородный — Византийский император (905—959) 223, 235, 299.Кривцова-Гракова О. А. — археолог (1895—1970) 303.Куза А. В. — археолог (1939—1984) 304.Левенок В. П. — археолог, в 30-е годы сотрудник Воронежского краеведческого музея 30, 32, 303.Ленин В. И. (1870—1924) 16, 302.Леонов Д. Д. — воронежский краевед (1903—1977) 37.Либеров П. Д. — археолог (1902—1982) 35, 173, 185, 186, 303, 304.Лихачев Д. С. — филолог, академик 192.Лонгфелло Генри — американский поэт (1807—1882) 65.Лылова М. И. — архео-лог, сотрудник Воронежского областного краеведческого музея 152.Ляпушкин И. И. — археолог (1902—1968) 224, 304, 305.Майоров Н. — поэт (1919—1942) 165. Макаренко Н. Е. — археолог 35, 39, 232, 233, 236, 239. Македонский Александр — выдающийся полководец древности (356—323 гг. до н. э.) 43.Маркс К. (1818—1883) 16, 19, 85—87, 150, 302. Мартинович А. И. — воро-нежский краевед, член Воронежской архивной комиссии 36, 169. Мартынов Л. — поэт 283.Массон В. М. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 302.Матвеева В. И. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 276.Маяковский В. — поэт (1893—1930) 28.Медведев А. П. — археолог, сотрудник Воронежского государственного университета 188, 304.Мерперт Н. Я. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 303.Милютин А. И. — воронежский краевед (1869—1907) 39, 232, 248.Монгайт А. Л. — археолог (1915—1974) 211, 306. Мономах Владимир — Киевский князь (1113—1125) 279. Москаленко А. Н. — археолог (1918—1981) 35, 37, 38, 194, 212, 222, 289, 290, 302, 304. Мстислав — Рязанский князь XII в. 262, 269. {315}Нестор — древнерусский летописец, автор «Повести временных лет» (XI — нач. XII вв.) 192, 193, 221.Низами — азербайджанский поэт (ок. 1141 — ок. 1209) 264. Николаенко А. Г. — учитель-краевед из р. п. Волоконовки Белгородской области 279. Новосельцев А. П. — исто-рик 219.Олег — Киевский князь (IX—X вв.) 231.Олег Ингворович — Рязанский князь XIII в. 282.Олейников Т. М. — сотрудник Воронежского краеведческого музея в 30-е годы 37.Пан — древнегреческое божество, покровитель лесов, пастбищ и пастухов 154, 155, 162.Патканьян К. — армянский историк, филолог (1833—1889) 244—246.Перун — бог грозы в славянском языческом пантеоне, главное божество древних славян 214, 217. Петр I — русский царь (1672—1725) 43, 44.Петрона — византийский инженер, строитель хазарского города-крепости Саркел (IX в.) 235.Пимин — митрополит московский в XIV в. 228. Плано Карпини — средневековый путеше-ственник 261. Плетнева С. А. — археолог, профессор, сотрудник Института археологии АН СССР 39, 230, 236, 241, 261, 264, 265, 279, 281, 293, 305, 306.Погорелов В. И. — археолог, сотрудник Воронежского педагогического института 117, 152, 303. Подгаецкий Г. В. — археолог (1908—1942) 33. Поляков И. С. — ученый, профессор Петербургского университета (1847—1887) 28, 30.Попов А. И. — профессор Ленинградского университета 278. Праслов Н. Д. — археолог, со-трудник Ленинградского отделения Института археологии АН СССР 30.Пряхин А. Д. — археолог, профессор Воронежского государственного университета 33, 116, 126, 135, 162, 266, 271, 302, 303, 305, 306.Пузикова А. И. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 36. Пуру-ша — в древнеиндийской мифологии первочеловек 150.Раевский Д. С. — археолог, сотрудник Института востоковедения АН СССР 171.Рогачев А. Н. — археолог (1912—1984) 30, 302. Роман II — сын византийского императора Константина Багрянородного (см.: Константин Багрянород-ный) 223. Рожер II — Сицилийский король XII в. 211.Рыбаков Б. А. — историк и археолог, ака-демик 171, 172, 210, 211, 214, 218, 265, 280, 289—291, 304, 305. Рубрук Г. — французский путе-шественник XIII в. 261. {316}Сагайдак В. И. — археолог (1948—1976) 135. Сафронов А. — поэт 227. Святослав — Киевский князь X в. 255, 256.Седов В. В. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 305.Семенов С. А. — археолог (1898—1978) 302.Смольянин Игнатий — участник путешествия по Дону с митрополитом Пимином (см.: Пимин) 228.Синюк А. Т. — ар-хеолог, профессор Воронежского педагогического института 116, 302, 303.Скиф — в древнегре-ческой мифологии один из сыновей Геракла (см.: Геракл) 171.Смирнов И. Д. — сотрудник Воро-нежского областного краеведческого музея в 30-е годы 37, 38. Смирнов К. Ф. — археолог (1917—1980 гг.) 304. Спицын А. А. — археолог (1858—1931 гг.) 28, 29, 35—37, 232. Субедей — мон-гольский военачальник XIII в. 281.Тарасов Л. М. — археолог, сотрудник Ленинградского отделе-ния Института археологии АН СССР 30, 302Тенгри-хан — главное божество в языческой религии тюркских народов 238, 246, 255.Тихомиров М. Н. — историк, академик (1893—1965) 274. Треть-яков П. Н. — археолог (1909—1976) 28, 37, 222, 304, 305. Тутанхамон — египетский фараон около 1400—1392 гг. до н. э. из XVIII династии 166.Федоров-Давыдов Г. А. — археолог, профес-сор Московского государственного университета 264, 306.Феофил — Византийский император IX в. (829—842) 235. Флеров В. С. — археолог, сотрудник Института археологии АН СССР 305.Формозов А. З. — археолог, сотрудник Института археологии СССР 302, 303. Фосс М. Е. — археолог 28, 31, 33.Хвольсон Д. А. — востоковед 200.Цыбин М. В. — археолог, сотрудник Воро-нежского государственного университета 271, 306.Черных Е. Н. — археолог, сотрудник Институ-та археологии АН СССР 303.Шагин-Гирей — крымский хан XVIII в. 171. {317}Энгельс Ф. (1820—1895) 16, 19, 75, 87, 119. Эрдели И. — венгерский археолог 305.Юлиан — венгерский мо-нах-путешественник XIII в. 271, 272, 273.Юрий Ингворович — Рязанский князь XIII в. 282.Ярополк — Рязанский князь XII в. 262, 269, 270, 276, 277. Ярополк Владимирович — сын Владимира Мономаха (XII в.) 279. {318}События последнего десятилетия с новой силой инициировали дискуссию сторонников западных образцов государственности и права и сторонников собственного пути в формировании политической и правовой системы российского общества. Мощнейшим аргументом в пользу самобытного пути правового, политического, экономического развития является менталитет нашего народа. И в данной работе этот аргумент представлен методологически корректно.Менталитет должен быть контекстом в исследовании той среды, в которой происходит формирование любого социального института. Правовой менталитет должен быть контекстом интерпретации правовых институтов в сравнительной юриспруденции. Однако не все исследователи правового менталитета, в отличие от авторов, выдерживают методологически корректную позицию.Однако следует помнить, что состояние современного правосознания и менталитет - совершенно разные параметры социальной жизни (менталитет следует изучать в исторической перспективе), что философы и психологи часто отождествляют правосознание и законосознание, а также рассматривают право с позиции западноевропейского пра- вопонимания, через призму его понятий. Этим отличаются и работы некоторых юристов, исследующих правовой менталитет, а также истоки современного правосознания и правовой культуры россиян.В качестве примера приведем одну из работ, принадлежащих перу отечественных авторов. Так, Р.С. Байниязов в лучших традициях российской интеллигенции, отличающейся склонностью к «самобичеванию» и порицанию своего с одновременным «уважением ко всему европейскому », выносит приговор правовому менталитету россиян, якобы отличающемуся «небрежным, отрицательным отношением к праву», «юридическим нигилизмом», «непониманием фундаментальных ценностей правового бытия» и т.д., предлагая в качестве спасения заблудших русских душ индивидуализм­ как прививку от «коллективистских», «антииндивидуалистических импульсов и тенденций» , якобы ведущих к правовому нигилизму. Автор не замечает противоречия в своих же суждениях, когда в одном месте говорит о том, что «каждая национальная правовая система, обладает только ей присущим правовым менталитетом, правосознанием, стилем юридического мышления», иными словами, своим пониманием права, а в другом критикует за несоответствие западноевропейскому правопониманию, с его «подлинно» правовыми параметрами.Исследователи подобного плана уровень «цивилизованности» русского народа измеряют по некоей универсально-ценностной системе измерения «отсталости», как того требует идеология глобализма, скрывающаяся за идеалами гуманизма и общечеловеческих ценностей. Конечно же, образцом этой мерки служила и служит западная цивилизация. Менталитет западного мира, идеал западного образа жизни стал у многих авторов единственно истинным мерилом, пригодным для переоценки исторического прошлого нашей страны и ее будущего.Думается, современная общественно-политическая мысль уже выявила основные проблемы глобализации европейских­ экономических, правовых и политических представлений, навязывание которых иным народам стало основным стилем международной политики Запада. Отчетливо понимая, что привитие американо-европейских либеральных правовых стандартов, не соответствующих не только российской правовой культуре и истории, но и явно не соответствующих сложившейся ситуации в стране, в которой идет криминальная война (от рук преступников ежегодно погибает около 30 тысяч человек), влечет за собой дальнейшую деградацию государственного порядка, последний тем не менее продолжает всеми способами навязывать его России, полагая тем самым ускорить процесс государственного разложения и облегчить себе доступ к энергоресурсам.На наш взгляд, методологически корректной является та позиция, которая исходит из следующей логической связки: если менталитет представляет собой нечто константное, то надо не пытаться его разрушить или изменить путем доведения «до ума», до единственно правильного правового идеала, а надо пытаться развивать в нем то положительное, благодаря чему сохраняется носитель этого уникального менталитета - народ и его самобытность. Ведь именно в подчеркивании некоторой своеобразной, характерной­ константы, присутствующей в правовой истории народа, и заключается значимость выделения правового менталитета в качестве категории права. Критически анализировать один менталитет, один смысл права за счет другого некорректно, хотя бы по причине отсутствия универсального критерия оценки.Исследователи придерживаются именно такой позиции, обращая внимание на то, что ментальность каждого народа порождает свое самобытное правопонимание, свой смысл права. Авторы показывают, что российский правовой менталитет иной по отношению к западному, следовательно, иными должны быть стратегии развития государства, иным должен быть собственный путь к осуществлению общественного идеала посредством права. А оценивать его как «недоразвитый» - в высшей степени некорректно.Полагаю, что предлагаемое исследование является существенным вкладом в развитие цивилизационного подхода к праву, так как изучение политико-правового опыта собственного народа через субъективные образы оказывается значительно более продуктивным, чем анализ своего права через призму закономерностей, понятий и концепций, возникших в рамках определенной культурно-исторической общности - европейских народов и потому непригодных­ для объяснения государственно-правовых явлений российской цивилизации. Надеемся, что его кропотливый и многолетний труд будет еще одним шагом вперед в изучении самобытности российской государственности и правовой культуры, сохранении ее ценностно-нормативной, культурной идентичности, что так необходимо в современном глобализирующемся мире.А. Я. Овчинниковдоктор юридических наук, профессорСамое лучшее в новом — то, что отвечает старому устремлению.Поль ВалериВВЕДЕНИЕОдна из наиболее сложных проблем, решаемых сегодня правовой и политической науками, - природа, направленность и последствия начавшихся в начале 90-х годов ХХ в. политико-правовых трансформаций, приведших к изменению содержания структурных элементов российской государственности. После 14-15 лет институционального хаоса, постоянной угрозы (социально-экономических, политических, юридических и др.) существованию постсоветской России в качестве суверенного государства, явившихся следствием отсутствия у властных элит не только концепции реформирования, но даже более или менее ясных представлений о ходе, последствиях и сроках проводимых изменений во всех сферах жизни общества, начало XXI в. воспринимается­ как время, благоприятствующее осмыслению судьбы страны, ее прошлого, настоящего и будущего, период взвешенной оценки многих событий новейшей истории, эпоха возвращения «к себе» на новом витке национального развития.Глобализация, либерализация, вестернизация и противостоящий последним консервативный и неоевразий- ский проекты политико-правовой институционализации на постсоветском пространстве, противоборство центробежных и центростремительных сил в отечественном государственном устройстве, необходимость сохранения уникального этнокультурного ландшафта России и др. предполагают изменение существовавшей ранее парадигмы правовых исследований, в которых национальное измерение права, как правило, выводилось «заскобки», игнори-ровалось и подменялось либо его общефункциональными характеристиками, либо выводами о наличии «непреодолимой силы» неких общих для всех времен и народов закономерностей, обусловливающих модернизацию российской политико-правовой реальности.Правда, стоит отметить, что некоторые современные правоведы, философы и политологи (их количество крайне невелико) в последние годы все же начали духовное освоение российской государственно-правовой­ действительности. В работах П.П. Баранова, А.М. Величко, А.Г. Дугина, А.А. Королькова, Т.В. Кашаниной, А.Н. Кольева, В.Я. Лю- башица, В.В. Момотова, А.И. Овчинникова, В.Н. Синюкова, С.О. Шаляпина, О.И. Цыбулевской и др. представлен анализ различных аспектов политико-правовой институционализации русской национальной идентичности.Есть авторы, которые также обращаются к тем или иным элементам российской правовой культуры, в частности правовому менталитету. Однако их рассуждения достаточно часто имеют весьма поверхностный, не соответствующий сложному и далеко не однозначному пониманию данного феномена характер. Как правило, такие исследователи недооценивают устойчивость национального правового менталитета - структуры социального бытия, способствующей преемственности в процессах становления основных юридических и политических институтов. Считается, что для решения насущных задач государственного или муниципального строительства его можно и нужно изменить. «­Разумеется, никакая, даже самая совершенная конституция не создаст нового общества в России. Для этого нужно прежде всего кардинально (выделено нами. - А.М., В.П.) изменить российский менталитет... Нужно на иных началах преобразовать менталитет властвующей политической и экономической элиты, всего политического «класса», бизнесменов...».Реформаторское «лихолетье» на рубеже веков, очередная, полная оптимизма и веры в светлое европейское завтра попытка вестернизации нашего образа жизни, достаточно быстро сменившаяся разочарованием не только большинства населения, но и ряда самих архитекторов российских реформ, обнажили много проблем в сфере права и политики.Как и в предшествующие потуги быстрых и радикальных изменений в стране (петровские реформы, деятельность Александра II, Временного правительства и др.), основным парадоксом существующего правопорядка остается несоответствие, очевидный разрыв между издаваемыми и вполне западными (по крайней мере очень похожими) по содержанию и направленности юридическими предписаниями и поведением, мышлением большинства населения. Новые законы нередко остаются на бумаге, реальные же практики развиваются так, как если бы этих норм не было.Многие, казалось бы, полезные и взвешенные проекты для российского общества оказались слишком смелыми, так и не привели к ожидаемым (позитивным) результатам. Периодические всплески различных по рангу и масштабам деятельности - от Президента РФ и палат Федерального Собрания до инициатив отдельных представителей депутатского истеблишмента,­ губернаторского и «мэрского» корпуса страны - руководителей относительно «скорейшего наведения порядка в государстве», установления «сильной власти» или «диктатуры закона» на деле только еще раз демонстрируют деградацию обыденного и профессионального правосознания. Более того, в последнее время исследователи правовых, политических и социально-экономических процессов в современной России, вскрывая сущность происходящих явлений, останавливают свое внимание на проблеме неправовых практик, широкое распространение и укоренение которых несомненно оказывается одним из важнейших препятствий к реализации либерально-правового сценария трансфо??мации российского общества.Подобная ситуация, естественно, не может остаться незамеченной, не отразиться должным образом на Доктринальном уровне отечественной правовой системы, содержании и специфике юридических концепций. Юридическая наука наконец-то должна возвысить свой голос.Весьма затянувшийся спор между позитивистами и убежденными сторонниками естественно-правовой теории пра- вопонимания при всей его эпистемологической важности для решения проблем национальной правовой действительности уже­ малопродуктивен. Рассуждения ­Таким образом, характерная для классической философии права эссенциальная схема определения понятия права, естественно, будет дополнена экзистенциальной, в рамках которой право определяется через феноменологически найденные и гипостазированные «правовые переживания», состояния сознания субъектов - носителей конкретного, коррелирующего с национальными символами, образами и установками, юридико-государственного опыта. Вполне очевидно, что данные состояния сознания содержат в себе как сущностные (эйдетические), так и специфические общие и индивидуальные культурно-исторические моменты. Именно для адекватного понимания смыслового содержания права (государства, власти, политики и др.) следует обратиться к категории правовой ментальности (менталитета). В частности, И.П. Малинова под последним подразумевает «совокупную характеристику индивидуальных интенций, ценностных ориентаций, смысловых аберраций и типов дискурса в сфере права» (хотя вряд ли можно вообразить себе дефиницию более «туманную» как в формально-логическом, так и в содержательном плане). Правовой менталитет включает в себя как нижние этажи общественной и индивидуальной психологии, так и правосознание,­ но не в традиционном смысле, а с точки зрения его ориентированности, избирательности, настроенности, тенденциозности, а также культурной специфики. Р.С. Байниязов оправдывает введение категории «правовой менталитет» в эпистемологическое (эвристическое) поле современной юридической науки прежде всего тем, что «улавливание» сложнорефлексирующих правовых эйдосов требует не только праворационального объяснения, но и интуитивного проникновения в различные элементы правовой сферы социума, т.е. связывает его существование с наличием нерациональных механизмов жизненного понимания права.Другими словами, исследование права, правосознания и правовой культуры не только за рубежом, но и (прежде всего!) в России нуждается в понятии, отображающем сложную морфологию и корреляцию общественного и индивидуального сознания. Такой категорией и является понятие национального политико-правового менталитета. В первом приближении достаточно очевидна априорная природа правового менталитета (Г. Бутуль), его устойчивость и бинарность (объединяет рациональные и иррациональные элементы), историчность (обращенность и к прошлому, и к настоящему, и к будущему), органичная взаимосвязь­ с правовым поведением, стилем и особенностями юридического мышления при сохранении основополагающего характера и т.д. Интерсубъективный в своей сущности мир правового менталитета, осознаваясь и рационализируясь (как, впрочем, и вербализируясь) только выборочно, «пятнами», связывает высокорационализированные формы сознания (правовую идеологию, философию права, политику и др.) с миром бессознательных структур, с неосознанными культурными кодами (архетипами), определяя тем самым отношение личности к праву и иным явлениям социально-юридической действительности, поведенческо-правовую и психолого-правовую самореализацию индивида.Однако вряд ли теоретически и методологически оправданы (хотя, несомненно, заслуживают внимания и уважения) стремления некоторых современных авторов четко выделить два уровня структуры правового менталитета - сознательный и бессознательный, т.е. некоторым образом абсолютизировать его бинарный характер. Так, Р.А. Луб- ский, предлагая достаточно емкую и наукообразную дефиницию политического менталитета, понимает последний в качестве совокупности «­обыденных (повседневных) осознанных и неосознанных представлений ценностей и аттитюдов (установок), характерных для той или иной социальной общности. При этом методологически важно подчеркнуть, что представления, ценности и аттитюды (установки) на осознанном и неосознанном уровнях зачастую представляют собой бинарные оппозиции».Это, безусловно, важный, но в то же время излишне «психологизирующий» (почти по структуре личности дедушки Фрейда, однако каким же способом или «прибором» можно безошибочно установить, сознательная, подсознательная или бессознательная «оппозиция» включена в поведение индивида в данный момент, чем он руководствуется) природу данного явления подход. Менталитет, по выражению А.Я. Гуревича, представляет собой «тот уровень общественного сознания, на котором мысль не отчленена от эмоций, от латентных привычек и приемов сознания, - люди ими пользуются, обычно сами того не замечая...».О.Г. Усенко справедливо отмечает, что «грань между подсознанием и сферой осознанного провести не так-то просто...», на самом деле «...большинство человеческих поступков (понимаемых как цепочки взаимосвязанных действий, переживаний и мыслительных актов) представляют собой сплав бессознательного и осознаваемого...».Трудно или вообще невозможно установить, структуры какого уровня (сознательного или бессознательного, предсознательного) актуализировались уобратить внимание на известную методологическую пластичность понятия «правовой менталитет», так как именно последняя открывает для правоведа новые возможности познания, несомненные эвристические перспективы. Обращает на себя внимание и то, что занимающиеся данной проблемой отечественные исследователи (юристы, историки, философы, психологи и др.) чаще всего избегают жестких формулировок (явных дефиниций) в отношении данной категории. Однако в известной «размытости» понятия следует усматривать не только его уязвимость, но и определенное преимущество. Многочисленные попытки проигнорировать трудноуловимую природу правового (политического) менталитета, «не заметить» его, по сути, неисчерпаемой многоуровневости и разноплановости, ввести в какие-то фиксированные рамки, на наш взгляд, так и не увенчались успехом. Однако вряд ли стоит соглашаться и с весьма «пессимистичной» позицией Ф. Грауса, который полагает, что ввиду отсутствия четких контуров ментальность вообще невозможно описать достаточно предметно, ее можно лишь «тестировать» , «считывать» по внешним формам проявления. При такой постановке вопроса любое исследование феномена­ национальной правовой ментальности будет иметь исключительно прикладной, вспомогательный характер, служить для решения других политико-юридических проблем. Но можно ли явление, коренящееся в глубинах государственно-правовой реальности, так или иначе выступающее в качестве глубинного (духовного) уровня ее структур, просто автоматически вывести за рамки фундаментальных исследований, в принципе лишить даже самой возможности их проведения? Речь, видимо, должна идти о другом, а именно о представлении общего плана (архитектоники) правового менталитета, выявлении его основных структур, определении их места («глубины залегания») и роли, характера взаимодействия и способов экспликации (истолкования, распознавания и т.п.). В методологическом плане последнее означает не что иное, как намеренный уход от гиперболизации психологической сущности юридического менталитета (ментальности) в пользу обстоятельного изучения его социокультурной природы через построение многомерной модели.Полагать же, что в российской юридической (впрочем, как и в исторической, политической и др.) науке имеется теория правовой ментальности, конечно, пока преждевременно. В специальной литературе можно обнаружить­ лишь некоторые идеи и подходы. Хотя уже достаточно очевидно, что современная доктрина отечественного правового менталитета «нуждается в систематическом исследовании своих многочисленных, в том числе специальных юридических, этнокультурных и конкретно социологических измерений».Однако прежде чем начинать какое-либо систематическое исследование, а тем более исследование национальной правовой ментальности, следует определиться в используемых терминах и в первую очередь в соотношении категорий «правовой менталитет» и «правовая ментальность». Большинство авторов (отечественных и зарубежных) считают, что данные понятия синонимичны, хотя менталитет происходит от немецкого «Mentalitat», а ментальность - термин французской «Новой истории» - от «mentalite» (который, по мнению отечественного психолога В. Шкуратова, в последние годы все-таки усиленно заменяется немецким вариантом). Историки Е.Ю. Зубкова и А.И. Куприянов термины «менталитет» и «ментальность» рассматривают как варианты русской транскрипции французского слова «mentalite», и полагают, что «нарождающаяся дискуссия о соотношении­ «менталитета» и «ментальности» окажется еще менее плодотворной, чем былые изыскания в области «просвещения» и «просветительства».Однако в современной литературе встречаются и иные мнения. Например, Л.В. Акопов и М.Б. Смоленский предлагают «развести» правовую ментальность л.ичностииее правовой менталитет. «­В первом случае речь может идти о глубинном понимании корней правовой автономии личности в смысле ее духовно-правовых и интеллектуальноправовых истоков (возможностей). Во втором случае в качестве правового менталитета, по-видимому, следует понимать реальный уровень развитости правосознания и правовой культуры, присущий определенному индивиду, социальной группе и иной общности людей. Правовой менталитет связывается с правовой ментальностью через реальные, конкретные личности посредством и благодаря их деятельности ».Е.А. Ануфриев и Л.В. Лесная представляют свое видение проблемы: «Суть этого соотношения в следующем: в отличие от менталитета под ментальностью следует понимать частичное, аспектное проявление менталитета не столько в умонастроении субъекта, сколько в его деятельности, связанной или вытекающей из менталитета. Поэтому в обычной жизни чаще всего приходится иметь дело с ментальностью, нежели с менталитетом, хотя для теоретического анализа важнее последний».Из приведенных постулатов видно стремление авторов подойти к рассмотрению соотношения понятий «правовой менталитет» и «правовая ментальность» разнопланово. Их выводы интересны и не лишены теоретической и методологической оригинальности. Тем не менее заметим, что подобное различение нуждается в более подробном обосновании. Видимо,Видимо, речь должна идти о явной близости, единой понятийной связке, но не синонимичности данных категорий. Прежде всего, стоит указать на смысловой нюанс лингвистического порядка, а именно на то, что в русском языке слова на -ость обозначают, как правило, родовые качества или свойства, воплощающиеся в целом ряде находящихся в постоянном развитии (во времени или в пространстве) феноменов, явлений. Однако даже в последнем случае сохраняется общее проблемное поле (так или иначе позволяющее отвлечься, пренебречь подобным разведением столь близких категорий) - создание доктрины отечественной правовой ментальности (менталитета).- чтобы «овладеть» массовым сознанием, закон должен преодолеть тот «порог» сопротивления, который часто воздвигается на пути его реализации именно отечественной правовой ментальностью, ее кризисным (с точки зрения современных политико-правовых реалий) состоянием, противоречивыми интересами различных социальных слоев и групп, а для этого важно обретение как законодателем, так и правоприменителем ясного представления обо всем многообразииментальных особенностей адресатов нормативно-правовых актов, их юридических и политических стереотипов;- к числу факторов «ментального порядка», способных оказывать негативное воздействие на процессы реализации законов (в различных ее формах), относится и весьма специфическое общественное мнение. В российском миропонимании исторически сложилась ситуация (подтверждаемая многими событиями отечественной истории, особенно в переломные ее моменты) явного преобладания обыденного уровня­ правосознания, на котором общественное мнение чаще всего складывается под влиянием слухов, особого понимания процессов, событий, тенденций общественного развития. Данная «традиция» неизменна и сейчас - обыденный уровень массового правосознания в современных условиях содержит значительную долю стихийности и иллюзорности . Поэтому стремительное развитие социально-правовых реалий, либеральная модель реформирования отечественной государственности неизбежно наталкивается на устоявшиеся стереотипы и догмы национального правового макроменталитета.Следует отметить и нарастающий интерес современных отечественных ученых-юристов ко многим из вышеизложенных проблем. Так, в той или иной степени данные вопросы исследуются Ю.А. Тихомировым, В.Н. Синюковым, М.С. Гринбергом, Ю.А. Дмитриевым, Л.А. Сыровацкой, Н.С. Малеиным, В.Н. Кудрявцевым, А.И. Бобылевым и др. Однако за редким исключением при их решении (например в работах В.Н. Синюкова) используются положения и методологические принципы концепции политикоправового менталитета, но даже если и выдвигается ряд аргументов, связанных с особенностями отечественного правосознания и правовой культуры, то чаще всего в рамках традиционной для российской (советской) юридической науки позитивистской доктрины, элиминирующей глубинные слои, архетипы и этнокультурные аспекты национальной политико-правовой действительности. И причины этого теоретико-методологического «казуса» - в традициях российского правоведения и всей гуманитарной сферы последних десятилетий (некоторые из них уже рассматривались выше).Очевидно, что для решения прикладных вопросов (подобных только что рассмотренным) правовой науки­ следует определиться с теоретическими проблемами российской правовой ментальности, хотя бы через ее феноменологический анализ, найти вполне определенную, методологически выверенную, корректную позицию, придающую требуемую (принципом научности!) строгость дальнейшим рассуждениям. Последнее означает не что иное, как создание концептуальных оснований и адекватного категориального аппарата изучения российской ментальности вконтексте проблематики формирования национального правового государства и правовой системы.Однако это одна сторона проблемы - «внутренняя», а есть еще и другая - «внешняя». Последняя также находится в поле зрения некоторых отечественных правоведов. Например, Т.В. Кашанина, исследуя вопросы возникновения российского государства, выделяет ряд (подлежащих дальнейшему обсуждению) особенностей национального политико-правового менталитета: «­Задумаемся, откуда у русского народа такая страсть к распространению своей государственности и государственно-правового опыта развития (кстати, далеко не всегда и не во всем лучшего)?.. За многие годы существования русского народа у него сложился свой менталитет... Грубо менталитет русского народа можно обозначить так: его интересуют в большей мере глобальные проблемы бытия, чем приземленные задачи повседневной жизни. Он склонен обращать свое внимание, тратить силы и средства на то, что находится за пределами его дома, именно там наводить порядок. То же, что творится внутри собственного дома - дело второстепенное. Но энергия не беспредельна и, уходя вовне, ее мало остается для решения внутренних дел. Вот почему Россию постоянно сотрясают бури, вот почему она постоянно не обустроена» .

Глава 2 АРХИТЕКТОНИКА ПРАВОВОГО МЕНТАЛИТЕТА

Право в пространстве культурыДля того чтобы ориентироваться в какой-либо сфере, следует исходить из ощущений, отчетливых или хотя бы «смутных» представлений о реальности этой сферы. Реальность, данная человеку в ощущениях и представлениях, - это, с одной стороны, основа, некая априорная сущность, первоначало ее теоретического описания и практического опыта, а с другой - определенный результат вовлеченности субъекта в соответствующие социальные практики. Подобно тому, как концепции психологической или экономической реальности, представленные, например 3. Фрейдом, К.Г. Юнгом, К. Марксом или Дж. Кейнси, помогают или, по крайней мере, помогли на определенном историческом этапе индивиду и обществу найти оптимальные решения своих проблем, концепция правовой реальности, т.е. представления о природе, социокультурных, экономических и иных основаниях, развитии сложного мира права, безусловно, помогают ориентироваться в нем и философу права, и юристу-практику, и студенту, и любому гражданину, так или иначе «обитающему» в конкретном правовом и политическом пространстве. Видимо, перефразируя известное суждение Аврелия­ Августина о времени, Е.В. Спек- торский подчеркивал: «­Юристам кажется, что они знают, с какой реальностью они имеют дело, только до тех пор, пока их об этом не спросят. Если же их спросят, то им уже приходится или самим спрашивать и недоумевать, или же по необходимости решать один из труднейших вопросовтеории познания»В плане поиска оснований отечественной правовой действительности, выявления и понимания сущности собственного типа нормативности, а значит, образа и специфики национального права обращение к несколько «подзабытому» советскими авторами культур-онтологическому аспекту философского осмысления юридической сферы трудно переоценить .В рамках формирующейся в последние годы в российском правоведении теории юридического менталитета появляется реальная возможность рассмотрения права как базовой регулятивной формы культуры, ценностно-значимого «продукта» саморазвития цивилизации, нации, этноса, закономерного явления эволюции их бытия. И если немецкий философ права А. Кауфман, решая вопрос, что значит быть для права вообще, где оно «живет», другими словами, к какому типу реальности принадлежит, отмечал: «Вопрос... правовой онтологии должен гласить: каким способом право причастно бытию... какая модальность бытия... ему подходит», то в нашем случае прочтение этого «вопрошания» может и должно быть иным, аименно: «Каким образом право сопричастно бытию культуры, национальному самосознанию». В этой связи рассмотрение различных типов правопонимания,­ форм осознания юридической и политической действительности - это, в методологическом плане, необходимые смыслообразующие этапы магистрального для современной юридической науки процесса культурной идентификации национального права. Однако проведение подобных исследований, очевидно, предполагает решение ряда проблем.сетовал в конце XIX в. Г.Ф. Шершеневич, отмечая сохранившуюся в определенном смысле и в настоящее время «рас- колотость» отечественной гуманитаристики в решении многих актуальных проблем1. «­Право - это тот социальный феномен, который «закрыт», если на него смотреть только юридическим взглядом. В этом состоит методологический недостаток многих интерпретаций права», -утверждает современный правовед Р.С. Байниязов . Преодоление же теоретического изоляционизма, данной псевдонаучной установки открывает широкие возможности для радикального обновления отечественной юридической науки, изменения ее эвристических акцентов, целей, задач, методологических ориентиров, для объективной и серьезной разработки заявленной темы, до сих пор относящейся к области «белых пятен» российского обществознания. С другой стороны, нельзя не заметить, что в отечественной юридической действительности право (но не правда) подменялось приказным нормотворчеством и, соответственно, трактовалось как утилитарно-прагматическое средство политико-властной регуляции общественных отношений. Господствующее в России, по крайней мере начиная с реформ Петра Великого, политико-идеологическое понимание права элиминировало любой негосударственный, а позже и неклассовый подход к данному явлению - объективной, по сути, социокультурной целостности, в конечном счете не зависящей от каких-либо или чьих-либо властных усмотрений и всегда имеющей цивилизационное и национально-этническое прочтение. Позитивистские и разного рода этатистские представления реальности права, сводящие последнее исключительно­ к одному из разнообразных продуктов мыследеятельности государственного аппарата, неизбежно выхолащивают суть права, лишая его всех атрибутов регулятивной формы культуры, а часто вообще приводят к таким сомнительным каламбурам, как «три слова законодателя - и целые библиотеки становятся макулатурой» или «где могло бы существовать право, которое вышло бы не из деятельной силы и энергии индивидуалов и начало которого не терялось бы в темной глубине физической силы?».Современные же попытки преодоления рецидива социалистического правосознания как и ряда его последствий неизбежно предполагают принципиально иное понимание права, а именно признание в нем «­таких элементов, которые не могут быть произвольно изменены, поскольку они теснейшим образом связаны с нашей цивилизацией и нашим образом мыслей. Законодатель не может воздействовать на эти элементы точно так же, как и на наш язык или нашу манеру размышлять».Стремление выйти за рамки нормативистско-позитивистской трактовки права в иное его измерение, признание архетипических элементов национальной правовой культуры, юридических и политических инвариант в качестве имманентных и смыслообразующих структур, определяющих содержание любой национальной правовой реальности, несомненно, коррелирует с фундаментальными проблемами современного правопонимания. Так, в работах американского юриста Р. Паунда и австрийского правоведа Е. Эрлиха уже обозначился соответствующий дискурс: выявляется значимость социальных (ментальных) оснований, задающих, «определивающих» правовые предписания определенной цивилизационной природы и обеспечивающих тем самым адекватное широкому спектру проявлений национального бытия правовое пространство. «Центр тяжести развития права в наше время, как и во все времена, - не в законодательстве, не в юриспруденции, не в судебной практике, а в самом обществе». Стремление обнаружить «живое право», свойственное многим юридическим школам и отдельным исследователям (от Аристотеля, Цицерона, Локка, Монтескье, до Иеринга, Петражицкого и др.), неизбежно приводит многих авторов к убеждению об историческом постоянстве,­ устойчивости и, более того, самодостаточности и самоценности национального права, независимо от тех модификаций, всевозможных обновлений и рецепций, которые претерпевали нормы. Именно «наличие этих элементов дает основание говорить о праве как науке и делает возможным юридическое образование».Подобный, хотя и более «осторожный», пока еще уступающий в теоретическом и методологическом обосновании предшествующим (советским) традициям юридической науки подход в последнее время прослеживается и у некоторых современных российских ученых. Например, А.Б. Венгеров, кроме собственно государственных, признает присутствие и влияние самоорганизационных (социальных) начал в правотворческом процессе. В этом же направлении ведутся исследования и представителей либертарной правовой теории (В.С. Нерсесянца, Е.А. Лукашевой, В.А. Чет- вернина и др.). Хотя преодоление редукционизма как одного из существенных признаков господствующей в последние годы методологической парадигмы, в рамках которой не раз демонстрировались попытки значительного упрощения проблемы, связанные с известным стремлением обнаружить «первооснову» (первоначало) права либо в различных неюридических­ явлениях (экономике, классовой структуре общества, нравственности, политике, идеологии и др.), либо через прямое отождествление его с актами государственной власти, несомненно, в нашем правоведении все еще остается теоретико-методологической задачей «номер один».Современный методолог В.М. Розин, утверждая о кризисе отечественного юридического мышления, [3]обращает внимание на особенности современных взаимоотношений правовой науки и практики. «Юридическая наука сегодня не удовлетворяет запросы юридической практики: она ориентируется на старую социалистическую идеологию, на неработающие в настоящее время в юридической практике идеалы естественной науки и марксистской философии, на устаревшие знания и методологию ».Постепенный отказ от явно упрощенных представлений о природе права, предполагающих возможность исчерпывающего сведения права к каким-либо социальным сферам и институтам, личностным (индивидуальным) переживаниям и установкам, ведет к конституированию принципиально иного теоретического слоя (уровня) научной деятельности в области права и государства. Представляется, что только на этом пути в современном правопонимании и государствоведении возможно изменение базовых методологических принципов, теоретических схем и процедур, способов обработки и интерпретации эмпирических данных, различного рода систематизаций и т.д. Причем речь идет не только о преодолении отмеченных редукционистских установок, но и (как уже было замечено ранее) о переосмыслении самих ориентиров и конечных целей построения правовых теорий: переход от «принципиально» универсальных, наднациональных концепций, объясняющих природу права и характер его развития, значение последнего в культуре и цивилизации вообще и тем самым неизбежно отвлекающихся от его национальных артикуляций, к так называемому юридическому «культуро(этно)центризму », предполагающему «возвращение» (приземление или, точнее,­ заземление) права в границы определенного этносоциального пространства.Такой поворот теоретически и, тем более, практически представляется вполне оправданным, так как достаточно очевидно, что процесс правопонимания (правотворчества, правоприменения) на всех уровнях (« профанном », профессиональном и доктринальном) всегда развертывается только в определенном ментально-цивилизационном пространстве, в рамках которого и происходит маркирование основных правовых теорий, возникает национальная специфика юридических явлений, которые часто не могут быть в полной мере соотнесены с так называемыми общечеловеческими ценностями. Для их понимания вряд ли пригодны также различного рода позитивистски-институциональные способы юридического анализа, здесь необходима более «тонкая» методология, тем более что «­смысловая сущность права как способа человеческого бытия доступна открытию в весьма узком секторе духовной и практической деятельности и не всегда поддается выявлению рациональными методами».Освоение принципов дополнительности, альтернативности и поливариантности в рамках современной юридической науки не только позволит выйти из явного эпистемологического тупика настоящего периода развития, характеризующегося известными теоретико-методологическими «шараханиями», свойственными переходному, постсоциалистическому периоду, но и, несомненно, откроет новые горизонты правового анализа и политико-юридического прогнозирования, обогатит категориальный аппарат, необходимый для плодотворных исследований различных проблем. В этом же ключе рассуждает и С.С. Алексеев, отмечая, что «при последовательно научном подходе исходная задача при рассмотрении позитивного права заключается в том, чтобы «увидеть» и держать в поле зрения все грани права, последовательно охарактеризовать их, начиная с наличных юридических реалий, а затем - через особенности юридического содержания - к глубоким, «невидимым» пластам правовой материи».Другими словами, в процессе саморазвития отечественный юридический дискурс, находящийся, конечно, в динамичном, поисковом, плюралистическом, внутренне противоречивом состоянии, все же (постепенно) выходит на иные, мягко говоря, не преобладающие в традициях отечественного правоведения последних лет, эпистемологические ориентиры, направленные на конституирование целостных правовых образов и тем самым предполагающие возвращение праву культурно-национальной самости (адекватности основам исторической субъектности российского народа), признание его способности развиваться и расти по собственной внутренней логике, отражая, скорее, некую внутреннюю необходимость, чем волю «государя», отдающего повеления в форме правил и налагающего санкции за их неисполнение.Однако ясно и то, что наше «юридическое мышление долгое время формировалось под влиянием однозначной трактовки права и недостаточно подготовлено к многослойному анализу правовой сущности». Представляется, что основной трудностью, методологическим препятствием для обновления содержания дискурса правопозна- ния (от нормативно-организационного к социально-юридическому) является «расширение» бытия права: от­ привычного corpus juris до многоуровневого правового пространства, в рамках которого происходит уникальное юридико-политическое действование, где правовые институты это не мертвые категории, сущность которых исчерпывается только выполняемыми или конкретными функциями, а «... ­живые существа. Некоторые из них - мертворожденные, другие бесплодны от рождения. Среди них происходит острая борьба за жизнь, и выживают только самые приспособленные».Думается, что в рамках по-прежнему господствующей редукционистско-позитивистской, ориентированной на создание универсальной теории права и сведение последнего к элементарно-предметным признакам юридической парадигмы, вряд ли возможно приблизиться к адекватному самопознанию, выявлению подлинного смысла и содержания национальной юридико-политической реальности в единстве с отечественным цивилизационно-культурным опытом. Напротив, признание того, что «право само по себе есть некоторое в высшей степени сложное и многостороннее образование, обладающее целым рядом отдельных сторон и форм «бытия», и каждая из этих сторон входит в сущность того, что именуется одним общим названием «право» », но в то же самое время « представляет по всему существу своему нечто до такой степени своеобразное, что предполагает и требует особого, наряду с другими, специального определения и рассмотрения»,является важной предпосылкой не просто перехода к так называемой широкой концепции права, но и развертывания права как регулятивной формы культуры до особым образом организованного социально-правового пространства (поля).Теоретическая сложность подобного распредмечивания юридической реальности вполне «окупается» теми методологическими и теоретическими «дивидендами», которые исследователь получает в ходе данной эвристической операции, когда дефиниции, иные положения многих отечественных авторов могут конкретизироваться, наполняться смыслом и значением. Так, социологически ориентированные (субстанциональные) определения типа «право - это, прежде всего, сама общественная жизнь» или «право выступает как источник, олицетворение и критерий справедливости» могут и должны быть верифицируемы (фальсифицируемы) только в контексте, задаваемом национальной правовой реальностью. Вполне очевидно, что в ее рамках должны найти место как собственно юридические (позитивные) рационализированные элементы, так и иные, юридически значимые (ценностно-символические) явления. Однако ясно и другое - при таком широком взгляде неизбежно изменение представлений об Источниковой­ базе, ведь именно источники права включают не только экономические условия, волю законодателя, господствующие (религиозные или идеологическое) доктрины, но и другую, не менее важную для развития и функционирования национальной правовой системы часть базового культурного (цивилизационного) сценария конкретного общества (мифологию, традиции и обычаи, «разум и совесть общества», «чувство приличия» ит.д.). «Юридические правила отнюдь не лишены причин, и их происхождение связано с некоторыми скрытыми от внешнего взора данностями», - справедливо отмечает Ж.-Л. Бержель. «Здесь мы хотим сказать, что в условиях существования большого числа социальных правил, отличных от правил юридических, особая задача права заключается в том, чтобы «­суметь усвоить любое другое социальное правило...Юридическое правило как таковое сравнимо с «прозрачным сосудом», отвечающим определенным критериям. Вместе с тем такое правило в зависимости от конкретной системы может получать особое содержание, приспособленное к определенным требованиям, которым оно должно удовлетворять ».В рамках подобной теоретической реконструкции право как объект юридической науки предстает в виде имеющего собственную историю и внутреннюю логику изменений (как части общекультурной модели изменений) грандиозного «предприятия по подчинению человеческого поведения руководству правил», процесса, в котором сами правила имеют смысл только в рамках существующих социальных институтов и практик, ценностей и образа мышления.В ходе современной отечественной правовой реформы, в плане обнаружения ее коллизионного характера и часто драматических результатов, определились, точнее обострились, проблемы, прямо или косвенно связанные с попытками нового теоретического конституирования правовой действительности и «конкуренцией» различных «правообъяснительных» теорий и моделей.Как «выявить» собственно право и воссоздать его в актах государства? Как в условиях широкомасштабной и явно ускоренной политико-правовой вестернизации основных сфер жизни российского общества все же сохранить собственные «юридические импульсы»? С помощью каких юридических инструментов можно поддерживать хотя бы минимальный уровень правопорядка, соответствующего и перестраивающегося­ социально-политической системе, и настроениям большинства населения, и «играм» новых властных элит? И это, конечно, далеко не полный перечень весьма «наболевших», обусловленных переходным периодом вопросов.Имплицитно важнейшей задачей реализации данных проблем стало стремление к такому моделированию национального правового пространства, при котором возможно, например, теоретическое и практическое разграничение права и закона как различающихся по природе явлений, признание и возможное «оправдание» имеющего место несовпадения закона и права (неправового закона), утверждение новых форм осознания современной юридической действительности (практики, науки, методологии и т.д.).Именно на понимание нарождающейся в России новой интеллектуальной ситуации (нового мышления) в юриспруденции и были направлены методологические семинары и организационно-деловые игры, посвященные решению ряда актуальных проблем судебной реформы и юридического образования, в ходе которых ряд ведущих современных правоведов делали, безусловно, интересные попытки конструирования социально-правового (регулятивного) пространства, в качестве идеального объекта, некоторой­ модели реальных юридических и иных юридически значимых явлений.В частности, М.В. Рац, возвращаясь к обсуждению соотношения права и закона, предположил наличие некоего «третьего слоя», залегающего «с той же стороны, где право, но глубже», и назвал его морально-аксиологической «протоплазмой». По его мнению, значение последней прежде всего в том, что именно в ней «вываривается и вырастает то или иное содержание права», т.е. иными словами, формируется «предправо» или «метаправо». «Это примерно то, что написано в Библии и что является не правом и не законом, а некими общечеловеческими ценностями», - утверждает Рац.Таким образом, в рамках предлагаемой схемы искомого идеального объекта представлено в современной науке три слоя социально-правовой реальности: закон - право - морально-аксиологическая «протоплазма». Причем движение именно по всем этим позициям - это стремление, с одной стороны, соответствовать и следовать глубинным ценностям и установкам (библейским текстам или сформировавшимся в конкретную эпоху представлениям о добре, зле, пользе, выгоде, справедливости, свободе и др.), а с другой -­ доводить все до состояния писаного закона и иных форм позитивного права, что как раз и отличает юриста-профессионала от специалиста, который может блестяще знать современное ему законодательство, но так и не подняться выше уровня известного диккенсовского стряпчего.Собственно, право в рамках подобного измерения естественным образом проблематизируется в контексте социально-юридического дискурса как альтернативе традиционному и наиболее распространенному в отечественной литературе нормативно-организационному подходу к вопросам правопонимания.Однако социально-юридический дискурс требуетнекоторых существенных дополнений и уточнений.Прежде всего, «слой» право, очевидно, должен включать в себя фундаментальные принципы (основы) правотворчества и правоприменения, которые реальны и действенны ровно настолько, насколько они соответствуют предправовой социокультурной ситуации (или ментальному сценарию), сложившимся в конкретной стране социальным практикам, конституирующим национальное политико-правовое пространство2*.В этих условиях, когда право как цивилизационный продукт и в то же время один из определяющих факторов развития социума балансирует между культурно-аксиологической средой и системой функционирующих социальных практик, оно естественным образом подвергается всевозможным изменениям, так называемым юридическим «мутациям». Однако, и это подчеркнем особо, в рамках социо- правового пространства право все же следует отнести к весьма устойчивым регулятивным элементам: оно, всегда в той или иной мере испытывающее «силовое притяжение» национальной правовой ментальности, изменяется на порядок медленнее своего внешнего выражения - законодательства. Законы же­ есть вещь «скоропортящаяся», отвечающая текущему моменту и поэтому значительно более подверженная влиянию обстоятельств разного порядка, в том числе и влиянию вышеперечисленных социальных практик. «­Власть установленных государством законов во все исторические эпохи (от древней до современной) выполняла роль стабилизирующего фактора, упорядочивающего многие (не только чисто правовые) социальные процессы и отношения между людьми. Однако существующие законы всегда испытывали ощутимое (вплоть до разрушительных последствий) влияние противоборствующих сил и воздействий» , -рассуждает В.Г. Графский .

1. Российская Газета, 1993, 25 декабря ↑

2. Хропанюк В.Н. Теория государства и права / Под ред. Профессора В.Г. Стрекоза. – М. 2006 ↑

3. Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. – М., 2002 ↑

4. Теория государства и права. А.В. Малько. – М. 2008 ↑

5. Васильев Д.А. Теория государства и права. – М., 2007 ↑

6. Венгеров А.Б. Теория государства и права. – М., 2005 ↑

7. Любашиц В. Я. Теория государства и права. – ростов-на-Дону, 2002. – С. 106 ↑

8. Теория государства и права / под ред. В.В. Лазарева. – М., 2001. – С. 383 ↑

9. Мухаев Р.Т. теория государства и права. – М., 2005. – С. 151 ↑

10. Рябов А. Альтернативы президентской власти в России // Россия: ближайшее десятилетие / Под ред. Э. Качинса, Д. Тренина. М.: Московский центр Карнеги, 2004. С. 51. ↑

11. Президентство в контексте российской трансформации // Россия политическая / Под общ. ред. Л. Шевцовой. М., 1998. С. 20. ↑

12. Гельман В. Сильная исполнительная власть: президент и его правительство // Политическая социология и современная российская политика / Под ред. Г.В. Голосова и М.Ю. Мелешкиной. СПб.: Борей-принт, 2000. С. 203. ↑